Благотворительный фонд
«101 км. Подвижники Малоярославца»

Елена Смирнова: Здравствуйте, дорогие братья и сестры. У микрофона Елена Смирнова. Вновь мне приходится напоминать, что этот – 2017-й – год богат на юбилеи. Самый главный юбилей, 100-летие так называемого Октябрьского переворота, сейчас обсуждается абсолютно везде. Но как-то в тени остался другой юбилей – 80-летие года красного террора – 1937-го года, который явился следствием Октябрьского переворота, или революции, как любят его называть коммунисты. Думаю, что нам следует особое внимание уделить и этой дате. Поэтому сегодня мы с вами поговорим на тему, которую я уже начала в своем репортаже из Дома русского зарубежья, где был представлен двухтомник под названием «Непридуманные судьбы на фоне ушедшего века». В этом двухтомнике помещена переписка расстрелянного в 1937-м году в Бутово священника Михаила Шика с его супругой Натальей Дмитриевной Шаховской-Шик. И сегодня у нас в гостях их внучка – Елена Евгеньевна Старостенкова. Здравствуйте, Елена Евгеньевна.

 

Елена Старостенкова: Здравствуйте.

 

Елена Смирнова: Елена, я не знаю, обратили ли вы внимание, что сегодня необыкновенный день. Это не только первый день Великого поста, в который мы записываем эту передачу, но и день памяти святого мученика Михаила Черниговского.

 

Елена Старостенкова: Да, Михаил Черниговский был небесным покровителем моего деда.

 

Елена Смирнова: Да. Мы ведь с вами не договаривались на эту конкретную память встретиться, а вот получилось. Когда я сегодня собиралась, я посмотрела в календарь и это увидела. Мне кажется, это какой-то добрый знак для начала нашего с вами цикла. Как благословение батюшки Михаила Шика. А надо вам сказать, дорогие радиослушатели, что для меня он тоже как-то особенно близок, потому что какое-то время служил в храме, куда я хожу. В храме Святителя Николая в Кленниках.

 

Елена Старостенкова: Спасибо большое. Наверное, действительно, это промысленно, что мы встречаемся в этот день. Для меня это тоже очень удивительно. Тем не менее, мне бы хотелось рассказать о своих бабушке и дедушке как о простых людях. Не как о героях-мучениках, а как людях – таких же, как мы с вами, которые нашли свой путь в жизни и совершили свой подвиг. Совершили его как обычные люди, не думая о том, что они совершают нечто чрезвычайное.

 

Елена Смирнова: Если позволите, я прерву ваше вступление, потому что хочу рассказать радиослушателям, что такое для нас «обычные люди». Как-то я писала книгу об одном священномученике, тоже расстрелянном в 1937 году, тоже в Бутово. Это был заказ одного из монастырей. И вот монахини этого монастыря постоянно мне напоминали: «Пожалуйста, не делайте из него святого. Это обычный человек. А мы ведь святыми с вами никогда не будем. Поэтому давайте вот этот как раз момент опустим». Так вот, дорогие радиослушатели, рассказ, который вы услышите, это будет рассказ о том, как обычный человек становится святым. Это относится именно к нам, и не только потому, что сейчас время Великого поста, и мы должны следить за собой, никого не обижать и сами не обижаться и так далее. И вести высокодуховный образ жизни. Но мы должны знать, что сейчас у нас все-таки время такое спокойное, а были времена, когда быть добродетельным у нас в России было, оказывается, преступлением. Но люди действительно становились святыми именно в такое время. И они несли подвиг святости не только в тот момент, когда их расстреливали, но и каждодневно, ежеминутно.

 

Елена Старостенкова: Спасибо большое за этот комментарий. Он очень совпадает с образами отца Михаила и Натальи Дмитриевны, которые рождаются из их писем. Именно так они и понимали свое назначение на земле, как совершение ежедневно и ежечасно правильных поступков в обыденной жизни, не ставя перед собой сверхъестественные какие-то цели. Тем не менее, биография их не совсем обычная. А может быть и обычная, как посмотреть. Давайте я начну с рассказа о нашей семье. Дедушка был расстрелян в 1937-м году, бабушка умерла в 1942-м. У них осталось пятеро детей, двое из которых на момент смерти бабушки были несовершеннолетними. И дети хранили память о своих родителях всю жизнь, а вот биографии восстанавливали по документам очень долго и тоже, можно сказать, посвятив этому делу целый кусок своей жизни. Почти 15 лет занималась восстановлением биографии отца Михаила его дочь Елизавета Михайловна Шик. Она была хранителем и расшифровщиком архива, комментатором этого архива. На то, чтобы прочитать письма, которые были опубликованы в последние 2 года культурно-просветительским фондом «Преображение», ушло полтора десятилетия жизни Елизаветы Михайловны. Еще примерно 2 года после ее ухода рождались комментарии к этим текстам, поскольку, что характерно для жизни людей того времени, они не жили в пустом пространстве. Они жили в очень тесном общении с людьми: с друзьями, с сослужащими священниками, своими духовниками, которые менялись – одни приходили, другие уходили. Книга переписки бабушки и дедушки наполнена голосами не только их самих, но и многих-многих людей, которые помогали им и которым они помогали, с которыми они были так или иначе связаны. Наверное, будет правильно сказать, что это были узы совместной христианской жизни. Но чтобы не говорить высоких слов – потому что у меня такое понимание, что дедушка и бабушка высокие слова не очень-то любили, они любили слова конкретные и дела конкретные – давайте мы вернемся к биографии.

 

Михаил Владимирович Шик родился в Москве в 1887 году в богатой еврейской семье. Вот даже этот момент требует некоторого комментария. Это была семья купца первой гильдии. Купцом первой гильдии стал его дед Меир Ошерович Шик, который приехал в Москву в конце 1880-х годов и здесь же в конечном итоге умер, оставив в наследство своим детям скорняжное дело. Был он при этом купцом первой гильдии, и его вдова и его дети получили право стать потомственными почетными гражданами Российской империи. Было такое сословие в Российской империи, и я хочу об этом напомнить. Это такая интересная вещь – в это сословие люди попадали благодаря подтвержденному имущественному цензу. То есть для того, чтобы стать потомственным почетным гражданином Российской империи, нужно было 10 лет провести в звании купца первой гильдии. Только после этого можно было обращаться за этим званием. Притом эти 10 лет должны были быть беспорочными, то есть без судебных преследований, без фальшивых банкротств и тому подобных прелестей, которыми богата наша сегодняшняя жизнь. После того же, как звание утверждалось за семьей, семья могла потерять имущественное положение, но не это звание, которое давало право на участие в выборных органах. Нам сейчас представляется, что люди, которые были богаты, были богаты всегда или всегда стремились к богатству. Между тем действительность была иной – богатство наживалось долго и великими трудами, а вот утратить его можно было довольно легко. В роду Шиков были не только купцы, были художники, артисты, врачи, священники. Во втором поколении московских купцов Шиков только один из сыновей стал купцом первой гильдии, остальные выбрали для себя другое поприще.

 

Мне кажется, что об этом сегодня важно говорить. И важно понимать, что во все времена и во все века в церковь, в том числе, равно как и в искусство, люди приходили из разных социальных слоев и разных групп. И очень часто, приходя в церковь, жертвовали на ее развитие всё свое состояние. Это не случай нашей семьи. Семья Шиков никогда не была такой богатой, чтобы на свои средства создать монастырь. Но всякому посетившему Соловки доведется услышать историю митрополита Филиппа Колычева, который практически всё замечательное состояние бояр Колычевых потратил на устроение этого монастыря. Так вот и для будущего отца Михаила приобретение материальных благ никогда не имело решающего значения... Он довольно хорошо учился.

 

Елена Смирнова: А где он учился?

 

Елена Старостенкова: Он учился сначала в 5-ой московской гимназии, где приобрел не только диплом с отличием, но и множество друзей, с которыми оставался связан до конца своих дней.

 

Елена Смирнова: Это всё знаменитые друзья.

 

Елена Старостенкова: Это всё знаменитые друзья. Это Владимир Андреевич Фаворский, это Дмитрий Поленов, сын художника, это Георгий Вернадский, сын Владимира Ивановича Вернадского. Это люди, с которыми потом судьба о. Михаила будет связана навсегда. Затем, закончив в 1905 году 5-ю московскую гимназию, о. Михаил поступает на историко-филологический факультет Московского университета, заканчивает его и еще примерно год или около того слушает во Фрайбурге лекции по философии. Еще будучи студентом, он берется со своим другом Варварой Григорьевной Малахиевой-Мирович за перевод сложного текста Джеймса, посвященного психологическим проблемам, которые прослеживаются в религиозном опыте различных конфессий. Это интересное исследование, переведенное тогда в том числе и о. Михаилом, до сих пор переиздается. В последний раз оно было переиздано, если мне не изменяет память, в 2010 году, и до сих пор читается студентами психологических вузов.

 

Елена Смирнова: Он уже тогда был крещен?

 

Елена Старостенкова: Нет, он не был тогда крещен.

 

Елена Смирнова: Но он шел путем религиозных поисков, да? Судя по этой работе.

 

Елена Старостенкова: Он, безусловно, шел путем религиозных поисков. И, как свидетельствуют в том числе и письма того периода, отказывался следовать по тому пути, на который его подталкивала семья, которая хотела, чтобы он помог восстановить финансовое благополучие семьи, к тому времени пошатнувшееся. И вот эти буквально несколько слов, которые он напишет своей будущей жене, о том, что «в Варшаве мне так скучно» – это как раз о том, что он чувствовал свое призвание в другом. Он не мог посвятить себя делу накопительства материальных благ. Я позволю себе прочитать выдержку из одного письма, написанного Михаилом Владимировичем Наталье Дмитриевне в 1915 году, сразу после окончания университета: «Почему мы так немощны перед жизнью, почему не умеем воплощать в ней того, что любим? Опять этот вопрос останется без ответа, хотя не перестаю ощущать, как этот ответ необходим нам. В нем самая важная из наших жизненных задач. Нам нужно расти, нам нужно учиться, нужно работать, чтобы дорасти до удовлетворительного ответа. Иначе мы не оправдаем своей жизни. Оправдаем ли – я не знаю. Но верю, что для этого заключен наш союз, Наташа, и что вместе мы, м. б., найдем свой путь. Вы не совсем справедливы, когда говорите, что мы только думаем о жизни. Думая, мы готовимся к ней, собираем силы и определяем пути, да и делаем кое-что, правда, немногое, отрывочное, но это всё-таки не безнадежно».

 

Вот этот мотив – поиска своего пути, поиска своего предназначения – проходит такой красной нитью через всю переписку дедушки и бабушки нескольких лет – 1911-го, 12-го, 13-го, 14-го, 15-го.

 

1914-й год, начинается Великая война. В мировой истории она значится как Великая, в российской истории она значится как Первая мировая. Будущий о. Михаил отправляется на фронт. На протяжении нескольких месяцев рвется не только в действующую армию, но и на передовую. Он считает, что его место там, где гибнут люди, что его место там, где свершается великое событие. Он считал, что эта война —- последняя война на земле, и он должен в ней непременно участвовать.

 

Елена Смирнова: Он очень интересно описывает события, которые там происходили. Не в окопах, а вот в этом штабе, где он находился. И он пишет о том, что он пытался переговорить с солдатами, очень хотел, чтобы простые крестьяне тоже задумались именно о будущем России. И в то же время пишет, что, к сожалению, они думали только о том, что вот сейчас им предстоит – сегодня, завтра. Вот сегодня им выдадут паек, завтра что-то ещё, а вот эти его великие мысли о будущем великой России их как-то не особенно волновали. И офицерство, которое он описывает, оно тоже было не на высоте. И поэтому ему очень хотелось, конечно, оказаться именно на поле битвы, потому что его душа рвалась на деле доказать свою любовь и к России, о которой он, кстати, тоже писал в письмах, потому что его как никого как-то особенно трогал путь России. Ему хотелось, чтобы она очистилась от всего того наносного, плохого, грубого, которое было в ней.

 

Елена Старостенкова: Должна сказать, что совершенно очевидно, что написание истории и создание биографии о. Михаила и Натальи Дмитриевны, оно продолжается, в том числе и нашими читателями, и журналистами, которые помогают нам осмысливать то, что, собственно говоря, мы имеем. Да, действительно, заинтересованный читатель найдет в переписке военного времени много интересных деталей о том, что реально происходило на фронтах Первой мировой. С этой точки зрения, действительно, прав о. Георгий Митрофанов, который сказал, что эта переписка являет собой исторический документ, потому что здесь события описаны не по воспоминаниям, а отражают сиюминутную картину.

 

Но мне бы хотелось вернуться к логике движения будущего о. Михаила к крещению и к принятию сана, в которой военный его опыт имел явно огромное значение. Вот выдержка из одного из писем 1915 года: «Я не умею вместить того, что свершается, и только покорно подставляю голову. Пусть свершается по воле Божией, которую одну я чувствую в том, что делается, – в великом и малом, в моей судьбе и судьбе народов и участи отдельных жизней. «Да будет воля Твоя». Это – опора и мудрость моя, которую я исповедую всем открытым сердцем. Ею одною освещаю все горести и треволнения, которые заполнили течение жизни».

 

Так независимый и успешный во многих своих начинаниях молодой человек постигает науку смирения и наполняет для себя новым смыслом истины христианства. Умение полагаться на волю Божью в любых обстоятельствах жизни будет только укрепляться в дальнейшей жизни Михаила. Не унывать, ничего не принимать au tragic, не клясть судьбу, но помнить и верить, что Господь тебя никогда не оставляет и помогает выйти из любых невыносимых обстоятельств с прибытком. Прошу прощения, это уже мои слова.

 

Елена Смирнова: Елена Евгеньевна, но он и в письмах пишет, что то и дело заходит в храм, вот он вспоминает пасхальную службу и так далее. Он еще не крещен, но он примыкает к этому, и он как-то глубинно познает духовные истины, о которых очень часто люди, которые приносят своих детей крестить, даже не задумываются. А здесь человек вполне сознательно принимает это.

 

Елена Старостенкова: Вы совершенно правы. Вообще, судя по всему (я могу, естественно, об этом судить тоже только по письмам и документам, поскольку никогда не видела собственного деда), он был человек во всём очень основательный и неспешный. И если он двигался к вере, и если он двигался к Богу, то он делал это очень методично и последовательно. Но то, куда он уже приходил, то, в чем он был уже уверен, он этому был верен до конца. Поэтому совершенно неслучайно человек такого типа оказался на Бутовском полигоне в 1937 году.

 

Семнадцатый год, революция. Очень интересна переписка того времени о том, как в армии встретили то, что в письмах называется «переворот в Петербурге». Я имею в виду уже Октябрьскую революцию и то, что за этим последовало в армии. Я очень рекомендую историкам ознакомиться с этими документами. Михаил Владимирович ищет свое дело в Белом движении в 1917-м году. Однако быстро разочаровывается в нем, и его судьба в тот год резко расходится с судьбой близкого друга Георгия Вернадского, который, как известно, примет министерский пост в правительстве Врангеля и впоследствии покинет Крым с остатками Врангелевской армии, навсегда оставив Россию и немолодых родителей – Владимира Ивановича Вернадского и мать Наталью Егоровну. Георгия ждет исследовательская работа в Праге, затем в Америке. И слава – прижизненная и посмертная – одного из основателей евразийства. А его друг Михаил Шик еще долгие годы будет поддерживать связь с его родителями, дружба с которыми еще более окрепнет после его женитьбы на дочери Дмитрия Ивановича Шаховского, связанного с Владимиром Ивановичем Вернадским узами братства.

 

В 1918-м году Михаил Шик крестился, принял православие. Это произошло в Киеве.

 

Елена Смирнова: Он крестился тоже с именем Михаил, но сознательно взяв себе в покровители святого мученика Михаила Черниговского, пострадавшего за веру православную в Орде.

 

Елена Старостенкова: Да, он говорил, что именно этот святой ему особенно близок. Я не знаю, насколько я имею право на такой комментарий. Дело в том, что Михаил Черниговский принадлежит к роду Щербатовых, с которым, в свою очередь, в очень близких родственных отношениях состоял род Шаховских. Так что, в некотором смысле, святой Михаил Черниговский был как бы членом семьи. Но, впрочем, это не единственный святой в семье. Как говорила моя покойная тетка Елизавета Михайловна Шик: «В нашей семье двое святых, и совсем необязательно, чтобы был третий». То есть мы никогда не настаивали на канонизации отца Михаила.

 

Елена Смирнова: Второй святой – это...

 

Елена Старостенкова: Это князь Федор Черный, князь Ярославский. Федор Черный – основоположник рода Шаховских.

 

Крещение, принятие православия для отца Михаила означало возможность его женитьбы на Наталье Дмитриевне Шаховской. И для него это решение было связано с решением остаться в России и не покинуть ее в трудную минуту. В одном из писем своей уже невесте он пишет: «Мы же не оставим с тобой Россию, Наташа». Это не семейный выбор, это его личный выбор. Часть его ближайших родственников покидает страну. Так, его дядя Адольф Меерович с сыновьями уезжает во Францию. И один из его сыновей, Александр Адольфович Шик, в последующие годы прославится как пушкинист и исследователь русской литературы ХIX века. Его книги и сегодня издаются и переиздаются в нашей стране.

 

Некоторое время Михаил работал в Московском университете, готовился к профессорской должности на кафедре философии. В голодном 1919-м году молодая семья переехала в Сергиев Посад.

 

Елена Смирнова: Елена Евгеньевна, мне кажется, было бы уместно рассказать еще и о бабушке, то есть, его избраннице. Вы уже начали говорить о роде Шаховских, из которого она происходит.

 

Елена Старостенкова: Хорошо, давайте именно здесь немножко расскажем о Наталье Дмитриевне Шаховской. Я вполне осмысленно пока не касаюсь этой темы, потому что сама по себе она очень большая, интересная и трогательная. Однако давайте тогда очень коротко факты. Наталья Дмитриевна Шаховская – дочь Дмитрия Ивановича Шаховского, известного земского и политического деятеля. Он был секретарем первой Государственной Думы, одним из лидеров партии кадетов и одним из министров Временного правительства. Это такие его официальные должности, которые он занимал в разные годы. Кроме того, он был исследователем Чаадаева – и вошел в историю мировой литературы как один из исследователей Чаадаева. То есть человек очень неординарный, имевший всероссийскую известность. Он оказал, безусловно, большое влияние на своих дочерей. Наталья Дмитриевна была второй его дочерью. Старшая – Анна Дмитриевна Шаховская. Девочки в семье получили высшее образование. Обе закончили, и Анна Дмитриевна, и Наталья Дмитриевна, Высшие женские курсы Герье в Москве. Анна Дмитриевна по естественно-научному отделению, а Наталья Дмитриевна – по историческому факультету. И, собственно говоря, здесь в Москве они и встретились с Михаилом Владимировичем, который обучался в Московском университете, и у них образовался круг общих друзей. Общими друзьями были Вернадские, Георгий и Нина, и многие другие. Наверное, надо сказать несколько слов об особенностях воспитания в семье Шаховских, которое строилось на том, что никакие сословные привилегии не могут быть основанием для отказа от постоянного напряженного труда. Как говорила позже моя мама, не было, наверное, в России более сурового воспитания, чем воспитание княжеское. Девочки работали с самого раннего возраста, а, скажем, свое образование оплачивали сами, давая уроки. Такое воспитание, совершенно очевидно, помогло Наталье Дмитриевне и ее сестре выстоять в те тяжелые годы, которые выпали на их долю. Они не чуждались никакой работы – работы в огороде, работы в коровнике, выхаживания стариков и выращивания детей. Всё это они делали легко, с радостью и, как говорится, не покладая рук.

 

Но давайте мы, однако, вернемся сейчас к отцу Михаилу, чтобы хотя бы эту историю рассказать более или менее до конца. Потому что история вообще очень интересная.

 

Я, наверное, хотела бы посоветовать всем тем, кто нас сегодня слушает, заняться историей собственной семьи, потому что в такой работе и постигается настоящая история. И не только в изучении документов, но и в попытках почувствовать людей, которые жили до нас и что-то делали, в том числе, для нас. Потому что, в конце концов, мы живем на том наследстве, которое оставили наши деды и отцы.

 

Итак, мы оставили молодую семью Шиков-Шаховских в 1919-м году в Сергиевом Посаде. Сюда переехала молодая семья, спасаясь от московского голода. Наверное, мало кто сейчас помнит, что в 1919-м году в стране было здорово голодно, и прежде всего было очень голодно в крупных городах: в Москве и Петрограде. Сюда же, в Сергиев Посад, потянулись многие другие семьи, с которыми Шикам-Шаховским предстоит подружиться на всю жизнь. Здесь они будут работать, жить и общаться с семьями Фаворских, Ефимовых, Флоренских, Олсуфьевых, Мещерских, с Мансуровыми, Истомиными, Самариными, Сидоровыми и многими-многими другими. С теми людьми, которые на советском новоязе стали называть «бывшими». К этой категории, имевшей ограничения в политических правах, относились, кажется, представители всей состоятельной части российского общества и государственные служащие Российской империи: от тайных советников и министров до городовых. Пусть историки меня поправят, если я неправа.

 

В 1919–1920 годах Михаил Владимирович работает в Комиссии по охране памятников искусства и старины Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. Одновременно и в последующие годы – по 1925 год, год его ареста, включительно преподавал историю в педагогическом техникуме Сергиева Посада. Вот Павел Васильевич Флоренский, внук отца Павла Флоренского, очень возмущается, когда я пропускаю в рассказе об отце Михаиле историю его деятельности в качестве члена Комиссии по охране памятников искусства и старины Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. Но это просто целая большая история, которая, среди прочего, на мой взгляд, обросла некоторыми полулегендарными сведениями о том, что члены этой Комиссии непосредственно участвовали в спасении мощей преподобного Сергия Радонежского. В документах нашей семьи никаких подтверждений этому нет. Поэтому я так сдержанно к этому отношусь. Одно можно сказать определенно: все члены этой Комиссии стремились к тому, чтобы оградить ценности Лавры от разграбления. Лавра была национализирована в 1918-м году, и над ней нависла серьезная угроза расхищения тех ценностей, которые там были. Если сегодня мы радуемся их сохранности, то при этом мы должны вспоминать именно тех людей, которые позаботились об этом в 1919–1920 годах.

 

Следующая веха в биографии деда – 1925 год, его рукоположение во дьяконы местоблюстителем патриаршего престола митрополитом Петром (Полянским). Затем начало служения в церкви Петра и Павла в Сергиевом Посаде, настоятелем которой был о. Сергий Сидоров. Здесь необходимо небольшое отступление. Я не профессиональный историк и, возможно, выскажусь не вполне точно, но факты таковы, что в тот момент, когда мой дед принимал первый священнический сан, Русская православная церковь уже многие годы терпела гонения со стороны власти. Фактически массовыми они стали уже в 1922 году в связи с кампанией по изъятию церковных ценностей, которой власть ответила на попытку церкви самостоятельно помочь голодающим Поволжья. Насколько известно, с 1922 по 1925 год было проведено несколько сотен процессов против священников и мирян, которые сопротивлялись изъятию церковных ценностей. Десятки и сотни священников и мирян были осуждены на различные сроки заключения или лишения. Так что, в 1925 году принимать сан – это был поступок. Поступок, который предопределил в конечном счете дальнейшую судьбу будущего о. Михаила. В том же 1925 году, в декабре он был арестован в рамках одного из дел митрополита Петра (Полянского). Собственно говоря, это дело состояло из двух дел. Одно из них было выделено как дело Сергиево-Самаринской группировки, или Самаринско-Сергиевой группировки, по имени Александра Дмитриевича Самарина, которому приписали главенствующую роль в формировании такой антисоветской организации. А второе дело, в рамках того же общего дела, было дело владыки Федора (Поздеевского) и Даниловской общины. Все участники этого дела были арестованы в конце 1925-го года, и большинство получило самые разные сроки. После нескольких месяцев заключения о. Михаил отправляется в ссылку. У него был приговор – 2 года ссылки. Он отправляется в ссылку в Турткуль, и это время, проведенное им там, становится, как он сам говорит, временем учебы, временем глубокого постижения христианских истин и временем практического их применения в своей собственной жизни. В одном из писем жене он пишет, что нигде он не чувствовал себя так свободно и нигде не чувствовал такой насыщенности жизни и насыщенности общения, как в ссылке, где одновременно с ним находился, в том числе, епископ Герман Рященцев, сыгравший немалую роль в его дальнейшей судьбе. Владыка Герман благословил о. Михаила на принятие иерейского сана, и в 1927-м году он был рукоположен владыкой Никодимом (Кротковым) в сан священника.

 

Елена Смирнова: Это было в Турткуле, или когда он уже вернулся?

 

Елена Старостенкова: Это было в Турткуле, прямо там. Владыка Никодим в это время тоже находился в ссылке, и сохранились документы, свидетельствующие о рукоположении. Они представлены, в том числе, в Бутовском музее, организованном на полигоне. Я бы хотела прочитать еще одно письмо – как свидетельство того, что ссылка не помешала ни деду, ни бабушке быть счастливыми и радоваться возможности появления на свет четвертого ребенка. Попробуйте представить себе, что отец вашего семейства находится в ссылке, а у вас дома на руках уже трое, а тут еще ожидается рождение четвертого.

 

Елена Смирнова: Это после того, как Наталья Дмитриевна приехала в Турткуль, да, со своим сыном?

 

Елена Старостенкова: Да, это после того. Это выдержка из письма № 347 из второго тома книги переписки о. Михаила Шика и Н.Д. Шаховской «Непридуманные судьбы на фоне ушедшего века». Это письмо, которое летит вслед уезжающей от о. Михаила Наталье Дмитриевне, которая вместе с сыном посетила его в ссылке: «Со дня Твоего приезда ко мне, дорогой друг мой Наташенька, не испытывал я такой тихой и глубокой радости, соединенной с миром душевным, какую доставило мне чтение Твоего первого письма из дома, пришедшего вчера. И торжественная «встреча» у церкви, и радость дочурок, обласканных приехавшей мамой, и Твое посещение старенького Батюшки [о. Алексия] – всё будит в сердце теплые волны любовного и радостного мира. Но больше и глубже всего я счастлив Твоим золотым словам про свое отношение к новому Твоему материнству. Помоги Тебе Господь сохранить и дальше покорность Его воле и любви к зачатой нами жизни. И у меня преобладавшее в первое время чувство тревоги за Тебя покрылось растущей нежностью отцовства к будущему дитяти и почитанием святости Твоего материнства». Так родился турткульский мальчик, впоследствии ставший известным московским скульптором Дмитрием Михайловичем Шаховским.

 

Очередную годовщину своей свадьбы дедушка и бабушка встречали в разлуке. Они поженились 20 июля 1918 года по старому стилю. То есть в Ильин день, по новому стилю 2 августа. Вот какое письмо о. Михаил пишет своей жене в этот день из ссылки в Турткуле: «Поздравляю Тебя с праздником, мой далекий друг! Худо ли это, хорошо ли для Тебя – 9 лет назад положили мы начало новой жизни в тесном союзе друг с другом. Для меня это было началом действительно новой жизни, и день 20 июля 1918 года мне кажется самым важным в моей жизни. Особого перелома во внутренней моей жизни ни в этот день, ни в близкие к нему не произошло, но тогда было невидимо брошено в душу то семечко, которое проросло затем (мне кажется, что не без помощи Твоего ухода за ним) в мою – как я вижу из сравнения настоящего с тем прошлым – все же обновившуюся внутреннюю жизнь. До этого наша любовь была только неудачным романом, а тут романическое в ней умерло, чтобы через брачное таинство вновь ожило уже не беспредметным томлением друг о друге, а как гораздо более прозаическое обязательство строить вместе свою жизнь. Помнишь ли, как это было вначале больно и трудно. Помнишь ли, как удивляло, что исчезла прежняя поэтичная нежность романа, как казалось, что любовь убыла, задавленная житейскими отношениями и нашей тайной борьбой, в которой незаметно для нас столкнулись наши самолюбия? Прошло, слава Богу, 9 лет; мне сегодня стукнуло 40; Ты готовишься в четвертый раз стать матерью. Но я вижу, что люблю Тебя сегодня, на пороге старости, и нежнее, и поэтичнее, и более богатым по содержанию чувством, чем в юные годы, когда Ты была для меня только еще мечтой. Не хочу ничего сказать Тебе в похвалу, п. ч. в этом столь же мало Твоей заслуги, как и моей, и мы оба – неуклюжие орудия Божьей благодати, действуемой в людях, вшедших под сень церковного единства. Но смотря на линию своей жизни, приведшую меня к теперешнему моему служению, я вижу, что начало этой линии – в нашем союзе, заключенном и облагодатствованном 9 лет назад».

 

Елена Смирнова: Как красиво! Многие ли сейчас могут написать таковые письма. С таким душевным настроем, с такой деликатностью, искренностью. А все письма этого двухтомника они, действительно, очень-очень искренние. Это особенно ценно. Правильно вы сказали, что это настоящие документы времени.

 

Елена Старостенкова: Я позволю себе прочитать еще текст Натальи Дмитриевны, который в какой-то степени является своеобразным ответом на это прочитанное письмо о. Михаила. Это кусочек, который не вошел в сборник, и, тем не менее, очень яркий. Мне хочется вам его прочитать, с вами поделиться. Это фрагмент текста Натальи Дмитриевны, ее воспоминаний об о. Сергие Мансурове. Здесь есть такой кусочек, касающийся того, как Наталья Дмитриевна понимала воспитание детей: «Кажется, первый большой разговор с Сергеем Павловичем был у меня поздней осенью 1926 года. Очень памятна мне эта встреча на квартире у моих родителей на Зубовском бульваре. Мы сидели с Сергеем Павловичем на диване. Он расспрашивал об о. Михаиле, бывшем тогда в Турткуле. Я только что отняла Лизу от груди и собиралась было ехать к мужу, но оказалось, что уже поздно. Нельзя было надеяться на пароходное сообщение по Амударье при обратном пути. Мне было очень грустно, что поездка моя не состоялась. Тем более, что перед тем между мной и Михаилом Владимировичем в переписке было серьезное огорчение, в котором я чувствовала себя виноватой. Этого обстоятельства я не скрыла от Сергея Павловича. «Это ничего, – сказал он. – Отец Михаил попал теперь в опасное положение. Он стал страдальцем за веру, исповедником. Ничего не было бы удивительного, если бы он немножко и зазнался» (Сергей Павлович смягчил это слово ласковой улыбкой). «А если так, то огорчение, принесенное ему вами, хоть и болезненное, будет ему на пользу». Я молчала. Мне ни разу не приходило в голову смотреть на дело с такой точки зрения. «Посмотрите, что Бог делает, – продолжал Сергей Павлович. – Возьмите хотя бы о. Сергия Сидорова. Приехал он в Сергиев молодой, красивый, горячий проповедник. Ну что ж, ведь это погибель, явная погибель. Но Господь берет его в свои руки и осыпает его бедствиями, перемалывает его в муку». И Сергей Павлович показал руками, как перемалывает. Я смотрела на него с удивлением. Бедствия семьи Сидоровых вызывали во мне сердечный отклик. Я горькими слезами оплакивала смерть их первенца, а мрачно-отчаянный взгляд о. Сергия, которого я видела случайно в тюрьме во время свидания с мужем, неотступно стоял у меня перед глазами. От понимания духовного смысла этих бедствий я была очень далека. Потом мы вместе с Сергеем Павловичем вышли на улицу. Я поведала ему другое свое горе, касающееся его крестника Сережи. Сереже было 4 года, и у него, как обычно в этом возрасте, бывали капризы. Мне казалось самым важным в воспитании добиться послушания, но у меня не хватало для этого спокойствия и выдержки. Сергею Павловичу я сказала, что мне никак не удается добиться послушания. Он помолчал, а потом сказал: «Покойный о. Алексей Мечев говорил, что в деле воспитания детей самое главное – это доверие детей к родителям, к справедливости их требований. Об этом надо больше всего заботиться, чтобы сохранялось это доверие и чтобы оно возросло вместе с возрастом ребенка». Подошел трамвай, и кто-то из нас уехал, не помню кто, а эти простые слова Сергея Павловича, не его, но им сказанные, так умно и кстати, перевернули мою неразрешимую задачу, заставив взяться за нее с совсем другого конца. Но я сохранила эти слова на всю жизнь».

 

Михаил Владимирович возвращается из Турткуля в начале 1928-го года, в январе. Сначала служит в Сергиевом Посаде, в той же церкви, настоятелем которой раньше был о. Сергий Сидоров, а затем вынужден покинуть Сергиев Посад, потому что в Сергиевом Посаде начинаются гонения. Вновь начинаются гонения на так называемых «бывших», в том числе на священство. Отец Михаил вместе с семьей уезжают в деревню недалеко от станции Томилино Казанской железной дороги. А служит он в московских храмах. В том числе, служит в храме Святителя Николая в Кленниках, служил в Девятинском храме на Новинском бульваре, а затем – в храме святителя Николая у Соломенной сторожки. В 1931-м году вместе с настоятелем этого храма о. Владимиром Амбарцумовым уходит за штат. Семья поселяется в Малоярославце. С тех пор жизнь семьи на протяжении нескольких лет связана с этим городом, который чуть позже станет одной из столиц 101 километра, куда направляются люди, лишенные новой властью возможности проживать в крупных городах.

 

Елена Смирнова: Елена Евгеньевна, по-моему, он был непоминающим, да? И проходил по делу священномученика Петра (Полянского), и он был среди непоминающих митрополита Сергия (Страгородского).

 

Елена Старостенкова: В этом вопросе проявился весь упрямый характер моего деда. Когда он вернулся из ссылки (это произошло уже после декларации митрополита Сергия (Страгородского) 1927 года), часть его друзей категорически не приняли декларацию и достаточно определенно стали непоминающими, в том числе и горячо любимый о. Михаилом его друг о. Сергий Мансуров. Но, видимо, он должен был сам принять свое решение. То есть, сначала он согласился с тем, что да, действительно неканонично упоминание митрополита Сергия.

 

Елена Смирнова: Неканонично, потому что еще был жив митрополит Петр (Полянский), истинный местоблюститель?

 

Елена Старостенкова: Неканонично именно потому, что был жив местоблюститель. Затем подумал-подумал и передумал. И вот во 2-м томе опубликовано неотправленное письмо о. Михаила о. Сергию, где он объясняет о. Сергию Мансурову, почему он изменил свою точку зрения и почему он считает необходимым продолжать поминать заместителя местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия. Письмо здесь приводится полностью. Смысл состоит в следующем: о. Михаил говорит, что если бы каждый раз, когда церковь сталкивается с какой-то трудной ситуацией, возникали расколы и ереси, то от церкви бы, наверное, ничего не осталось. Что единство церкви требует того, чтобы какие-то сложные моменты преодолевались сообща и не приводили к расколу. То есть, он действительно был глубоко озабочен вопросом единства церкви и ее жизнеспособности. Поэтому принять решение стать непоминающим для него было непростым. Однако он со временем пришел именно к этому решению, и следственные дела уже по его аресту 1937 года свидетельствуют о том, что он признает себя непоминающим священником, и проходит он в 1937-м году по делу владыки Арсения (Жадановского), с которым в один день – 27 сентября 1937 года – он и будет расстрелян на Бутовском полигоне. Но это то, как увенчается его путь, а до того, в промежутке между 1931-м и 1937-м, семья, и о. Михаил в том числе, ведут в общем очень непростую жизнь на грани голода и нищеты, заработки очень нерегулярны и редки. И вместе с тем в доме продолжается служение.

 

Сначала о. Михаил служил собственно в доме. Одна из маленьких его комнатушек была превращена в алтарь. Затем была построена пристройка, в одной из комнат которой, очень скромных, была организована потаенная церковь. В ней стоял киот с тремя иконами. Была престольная икона. Эта икона цела в семье до сих пор, икона Распятия. И здесь же совершалась литургия, на которую, как правило, приглашалось очень небольшое количество близких знакомых людей.

Сюда к о. Михаилу в Малоярославец приезжали его духовные чада, среди которых немало известных людей. Это известная пианистка Мария Вениаминовна Юдина, это дочь Розанова Татьяна и, что, наверное, совсем уже удивительно, дочь Менжинского.

 

Елена Смирнова: Дорогие радиослушатели, мы заканчиваем первую часть рассказа внучки священномученика Михаила Шика, в 1937-м году расстрелянного на Бутовском полигоне, Елены Евгеньевны Старостенковой-Шик. Передачу подготовила к эфиру Елена Смирнова.

​

К публикации подготовили Татьяна Цирлин и Екатерина Вальцифер.