Благотворительный фонд
«101 км. Подвижники Малоярославца»

Елена Смирнова: Непридуманные судьбы на фоне ушедшего века. Мир вам, дорогие братья и сестры. У микрофона Елена Смирнова. Мы вновь встречаемся с внучкой священномученика Михаила Шика, который был расстрелян в Бутово в 37 году, с Еленой Евгеньевной Старостенковой-Шик. Здравствуйте, Елена Евгеньевна. О чём мы сегодня с вами поговорим?

 

Елена Старостенкова: Здравствуйте. Мы поговорим о том, что каждому желающему слышать, видеть и читать доступно. Мы поговорим о книге переписки моего деда и бабушки. В этой их переписке отражается не только их путь духовных поисков, по ним можно восстановить те бытовые проблемы, с которыми им приходилось сталкиваться в своей жизни. И поговорим мы не столько о проблемах, сколько о том, как они их решали. Ведь ответы на такие же вопросы, правда, в куда более мягкой форме, мы и сегодня ищем. Кто-то находит, а кто-то еще в поиске.

​

Елена Смирнова: А я напомню, дорогие радиослушатели, что, конечно, не для всех доступен этот двухтомник переписки. Но именно поэтому мы сейчас и делаем передачу. А двухтомник переписки между священномучеником Михаилом Шиком и его супругой Натальей Дмитриевной Шаховской называется "Непридуманные судьбы на фоне ушедшего века". Как нельзя более актуальное название на сегодняшний день в 2017 году, когда исполняется столетие кровавой русской революции и восьмидесятилетие красного террора 37 года.

 

Елена Старостенкова: Я хочу добавить, что эта книга была издана усилиями культурно-просветительского фонда "Преображение". И мы исключительно признательны всему коллективу издательства, который работал над этой книгой, редактору Ольге Борисовой, художнику-оформителю книги Марии Патрушевой и всем, кто принимал деятельное участие в том, чтобы этот двухтомник увидел свет. Книга называется "Непридуманные судьбы", потому что жизнь двух супругов и их детей прослеживается в ней по подлинным письмам, которыми они обменивались со времени своего знакомства. Подлинники этих писем хранятся в семье.

 

Почему семья приняла решение опубликовать эту личную переписку? Мотивов много. Но главное из них в том, что в этой переписке обсуждаются вопросы, ответы на которые важны и нам сегодняшним. Нам – их потомкам и нам – нашим современникам.

 

Приведу несколько интересных размышлений Михаила Владимировича от 1913 года, которыми он делился со своей будущей невестой Натальей Дмитриевной: «Вы прозрели смысл слова "счастъе", сказав, что счастье не делает жизнь легче, но делает ее лучше. Помните наши разговоры о том, что «хорошо жить». Хорошо жить — вот оно счастье. Наша растущая близость позволяет делать свою жизнь лучше; я непрестанно сознаю, что без Вас я жил бы куда хуже и гораздо более было бы недовольства собой. Вот почему Вы даете мне неизмеримо много счастья».

​

В том же году из письма Наталье Дмитриевне 19 сентября: «На Киевской выставке в кооперативном отделе Вы слушали проповеднические речи кооператоров крестьянам и думали: «Эти люди горячо хотят, чтобы на земле людям жилось лучше, и эта мечта зажигает в их душах огонь энергии действия. Мы хотим другого — чтобы люди были лучше... Меня не манит мечта, чтобы людям жилось лучше, т. е. легче. Этой мечтой я не умею загореться, другая кажется мне более светлой... Люди — все люди — не могут быть лучше. Думаю, в каждом есть богочеловек, в каждом — человекозверь... И когда это поймешь, так ясным становится, что дело тут в облике жизни нашей, которая заставляет звучать в человеке чаще и больше всего его недуховные струны. Облик жизни надо изменять, делать его чище, благороднее, духовнее, лучше. Это также путь к облагораживанию человека, если об этом думать как о возможной задаче. Из этих воздушных замков выделяется реальная и насущная обязанность — стараться изменить облик жизни в том ее кругу, который заполнен мной и доступен мне. Это значит защищать себя, свою жизнь и жизнь близких людей от нечистого, неблагородного, недуховного — всего, что порождается слабостью и малодушием нашим. Это равно обязанность перед собой, перед людьми и перед Богом, смотря по тому, каким ходом мыслей к ней подойти».

 

Елена Смирнова: А ведь в это время он еще не был крещен.

​

Елена Старостенкова: В это время он еще не был крещен.

​

Елена Смирнова: А пишет о Боге. Такие возвышенные мысли, совершенно православные.

​

Елена Старостенкова: Пишет о Боге, и размышляет о Боге, и пытается приблизиться к Нему. И дальше в том же письме: «Я думаю, что выйти к жизни широкой нам можно лишь тогда, когда на прочных внутренних устоях будет держаться своя жизнь. Вот почему мы так много, слишком много, на взгляд отцов, думаем и говорим о личном. Я не только думаю, я чувствую и убеждаюсь опытом, что иначе, как из личного, нет перехода к общему. Надо устроить свою внутреннюю жизнь, чтобы иметь возможность строить общую жизнь на земле. В противном случае важное и широкое дело (земство, кооперация, журналистика, профессура –  то есть то, чем занимались в то время родители Наташи, и о чем, как о своей будущей карьере, думала она сама – прим. Е.С.) будут постоянно шататься, не имея в наших душах прочной основы».

​

Елена Смирнова: Какой глубокий, невероятно серьезный подход к личной жизни. К  своим мыслям, чувствам. Как сегодня нам этого не хватает в нашей суете. А ведь люди обменивались этими письмами, по-моему, даже каждый день, а, может быть, даже два раза в день. Мыслили так, по-настоящему жили соответственно этим мыслям.

 

Елена Старостенкова:  Были периоды в их жизни, когда они обменивались письмами каждый день. Это, прежде всего, период ссылки в Турткуль. Но до этого еще далеко, и пока что мы говорим о периоде 1914-15 годов, они еще не обмениваются письмами каждый день. Поэтому каждое письмо, которое они посылают друг другу, это такой своеобразный философский трактат, отчет о размышлениях и поисках своего пути в жизни.

 

Елена Смирнова: Удивительно. Вот современная молодежь, разве думают они сейчас такими категориями, когда знакомятся друг с другом, приглядываются. Если, конечно, собираются утвердить свой союз росписью хотя бы в ЗАГСе.

Елена Старостенкова: Ну, я затрудняюсь сказать за всю молодежь. В качестве реплики к этим Вашим словам скажу так: моя сестра, когда прочитала значительный массив этих писем еще до того, как они были изданы, чуть не заплакала со словами: "Почему мне никто никогда не писал таких писем?"

 

Елена Смирнова:  И почему мы не писали и нам никто этих писем не писал?

 

Елена Старостенкова: Этот вопрос я оставлю без ответа. И зачитаю строчки из следующего письма. Октябрь 17 года. Михаил Владимирович пишет Наталье Дмитриевне после того, как вопрос об их браке уже решен: «Наташенька, Ты говорила мне в вагоне: не надо пугаться, что любовь может пройти. Я поправил Тебя: не любовь, а цветение ее, которое зовут еще влюбленностью. Цветы распускаются, облетают, а затем вновь и вновь расцветают, и так до самой смерти. Влюбленность, как сияние солнечное, играет лучами, то вырвавшись, то спрятавшись среди плывущих облаков. А любовь, как солнышко, — вечный источник жизни, не боится облаков и непогоды. Ровною силою в вечном своем беге дает оно произрастание всему восходящему на земле. Благоуханное цветение любви — редкий праздник, и не им будем мы жить. Будничный труд любви (ведь осуществленная любовь — это труд, работа Господня) дороже, значительнее, святее и даже не менее радостен и сладок. Пусть же не смутится сердечко Твое, когда облетят и станут воспоминанием цветы нашего сегодняшнего дня. Я не огорчусь, если узнаю, что это случится уже завтра. Я не жалею об увядшем цветке, если он не был пустоцветом».

​

Затем война, служба будущего отца Михаила в армии. Вот выдержка из одного его письма из действующей армии: "Для Вас понятно ли, что творится в мире? Я не умею вместить того, что свершается, и только покорно подставляю голову. Пусть свершается по воле Божией, которую одну я чувствую в том, что делается, — в великом и малом, в моей судьбе и судьбе народов и участи отдельных жизней. «Да будет воля Твоя». Это — опора и мудрость моя, которую я исповедую всем открытым сердцем. Ею одною освещаю все горести и треволнения, которые заполнили течение жизни. Ваша болезнь, ...целый ряд вестей о смерти на войне знакомых людей, русские неудачи на войне — чем ответить на всю эту тревогу? «Да будет воля Твоя» — вот один ответ, который я знаю, или еще — лично для себя молитвенная просьба: «Не введи нас во искушение»."

​

Им предстояло вместе пройти очень нелегкий путь, но любовь эта не угасала, но разгоралась. Прошлый раз, при прошлой нашей встрече и беседе мы читали письмо Михаила Владимировича, посвященное 9-ой годовщине их венчания. В этот раз я позволю себе прочитать письмо Натальи Дмитриевны, написанное в те же самые дни. Это письмо не столько ответ, сколько просто ее собственное выражение чувств, которые она испытывает в этот день. "Как-то Ты проводишь сегодняшний вечер, мой родимый? ... Чувствуешь ли, как все мы Тебя вспоминаем и как сердце мое полно Тобой? Когда я думаю о том дне, которого годовщину мы будем праздновать завтра, испытываю величайшее удивление и переполняюсь благодарностью к Богу, соединившему наши пути, вопреки всем обстоятельствам и, казалось тогда, даже вопреки нам самим. Самое удивительное то, что когда вспоминаю «счастье» того времени (а оно, конечно, было), то оно так далеко от теперешней душевной полноты, мира и покоя, как новорожденный младенец от 9-ти летнего отрока. Ни разу еще, кажется, не встречала я эту годовщину с такой неколебимой радостью, как теперь, в ожидании 4-го ребенка и в разлуке, конец которой еще в тумане. И спрашиваю себя — неужели это чувство способно расти еще дальше и где же для него предел?" Это  письмо написано в 1926 году.

​

Елена Смирнова: Да, 1926 год.

​

Елена Старостенкова: Спустя немного времени там же в ссылке в Турткуле Михаил Владимирович принял сан священника и окончательно определил свой путь и свое служение, вполне понимая (кому же, как ни ему, ссыльному дьякону было не понимать, что сулит ему избранный путь). Вместе с тем, мученический венец он не считал себя вправе примерять. Об этом есть упоминание в письмах. А есть показательные строчки в воспоминаниях Варвары Малахиевой-Мирович. Она приводит в своих воспоминаниях одну из бесед, свидетельницей которой ей довелось стать: «Когда при нем жалели кого-нибудь, пострадавшего за веру, он с раздражением говорил: "Не понимаю, как можно жалеть человека за увенчание его пути. Пострадать в данном случае – значит, принять логическое следствие сделанного человеком выбора пути, и так ее вынести, жизнь, чтобы попасть в ряд святых мучеников –  удел немногих. Ведет сюда обыкновенно грешных людей логика первого решения и логика исторического момента".

​

Елена Смирнова: Логика первого решения. То есть, человек все-таки должен внутренне быть к этому готов.

 

Елена Старостенкова: Да, конечно. Человек сам должен решить, чему он посвящает свою жизнь. И принять все последствия этого решения вплоть до мученического венца, если обстоятельства этого потребуют.

​

Елена Смирнова: Да, да. Если он готов сам пострадать за Христа.

​

Елена Старостенкова: Сам Михаил Владимирович писал в одном из писем из Турткуля следующим образом: «Меня огорчает и смущает одна черта в письмах ко мне друзей... Всем им хочется вспоминать по моему поводу восьмую заповедь блаженства "блаженны гонимые за правду, ибо их есть Царствие небесное" и величать меня намеками на высокие эпитеты. Благодарение Богу, что Он дал мне понять, насколько это неверно, и тем до сих пор оберегал меня, так что я не соблазнился, слава Богу, затщеславиться... Мне так ясно, что и я, и подобные мне присланы сюда не за правду, а  за грехи свои личные и общецерковные... Так как таких, как я, много, то и дело очищения совершается с Божьей помощью великое. Но личной заслуги и чего-нибудь достойного хвалы здесь ни у кого, тем более у меня, нет».  

​

Письма Михаила Владимировича и Наталии Дмитриевны помогали им преодолеть и пережить разлуку. Разлука была почти двухлетняя, очень скоро они осознали и почувствовали необходимость писать друг другу буквально каждый день.  И тем, говорят их словами, возрастать в любви друг к другу, не утрачивать ее.

​

Я позволю себе прочитать еще несколько писем. 17 октября 26 года Михаил Владимирович пишет: "Здравствуй, мой дружочек! Полученные вчера 2 письма Твоих своей ясностью и мирным духом возвратили и мне душевный мир. Ты подозревала, что я оторвался от Тебя душой, между тем Тебе бы следовало, м. б. бранить меня за то, что я слишком зависим в своей душевной жизни от Твоих настроений — держусь Твоею бодростью и падаю духом, когда Ты унываешь... Теперь, когда у меня сердце спокойно, хочу попробовать завести обычай ежедневных бесед с Тобою. Они будут лучше передавать Тебе правду моего существования, чем написанные за один присест однотемные письма, в которых у меня прокрадывается академичность и стилизация. Начну сегодня. По мере возможности, буду отправлять свои листки".

 

В октябре же ответное письмо Натальи Дмитриевны: «..Боль моя, конечно, — боль разлуки, но под влиянием ее, при недостатке бдительности и нерадения к молитве, вдруг как в болезненном бреду действительность видится в ряде уродливых призраков. И с болезненной настойчивостью ищешь поводов свалить вину за эту боль на того, кто так же ей болеет! В письмах Твоих, перечитывая их, не нахожу ничего дурного, мне просто было мало их, ужасно мало, хотелось большего общения, и я сердилась на то, что эти драгоценные для меня строчки Ты занимаешь иногда справочными сведениями, что почти ничего не говоришь о себе, что я не чувствую Твоих настроений. И Твои краткие сообщения, что Тебе хорошо, что житие Твое безмятежно, меня не радовали, не внушали доверия. А еще, конечно, — женская слабость. Когда Ты в первый раз написал мне, что Ты обо мне совсем не скучаешь, а только немного о детях, — написал так добро и любовно — я искренне этому порадовалась. Но потом, когда подтверждение этому я читала в других письмах, я уже начала искать намека на то, что Тебе меня сколько-нибудь не хватает — и не находила. Письма были очень ласковы, в них много любви, но уже как будто отрешенной, легко мирящейся с раздельной жизнью. Между тем, мне-то Тебя не хватает каждый день, постоянно я чувствую нужду в Твоей помощи, совете, руководстве, поддержке. Разумеется, не всегда это осознаешь, но все-таки хоть иногда это доходит до сознания. А Ты так усердно твердишь, что не скучаешь! И мысль у меня против воли заработала так: не скучает обо мне — значит, не терпит лишения от разлуки со мной — значит я не нужна. А тогда зачем все — зачем общая жизнь, зачем брак, зачем дети? И вот я потеряла равновесие. Ах, Мишенька, ведь я себя чувствую такой глупой, ничтожной, опустошенной, совсем недостойной любви. Мне так трудно поверить, что я нужна на что-нибудь другое, чем стряпать и няньчить детей. Правда, Ты мне писал трогательные слова благодарности за прошлое и похвалы моему поведению. Но глупое женское сердце хочет не благодарности, не признания (а оно в Твоих словах казалось мне неестественно преувеличенным), а только зова — «где Ты, мне без Тебя трудно»... Не жалей обо всем происшедшем. В этих письмах, в этой боли сердца, в этой тоске и в наносимых друг другу ударах мы и совершаем то дело, которое составляет задачу и смысл нашего союза! Только будь на страже моих духовных неустройств и падений и не дай мне впасть в ужасный, отлучающий нас от Бога грех — гордость».

 

Елена Смирнова: Елена Евгеньевна, и тогда напрашивается вопрос, а как она жила, как она? Ведь она же одна несла на себе труд содержать свою семью. Чем она жила, на что она жила, как это всё происходило? В этот момент у неё было трое детей или уже четверо? Это письмо она написала до того, как она приехала к нему в Турткуль, навестила?

 

Елена Старостенкова: Да, это письмо было написано до того, как Наталья Дмитриевна приехала в Турткуль с Серёжей. В то время они жили в Сергиевом Посаде, снимали квартиру. У нее было трое детей и, действительно, она сама зарабатывала на жизнь. Что-то она писала, она работала в архивах Троице-Сергиевой Лавры. И за обработку архивов получала какие-то деньги и, кроме этого, она ездила проводить экскурсии в Историческом музее в Москве. Это вот была целая отдельная история. Нужно было из Сергиева Посада с маленьким ребенком, с грудной тогда еще Елизаветой Михайловной, маленькой Лизочкой, которую в семье звали Елочкой, с ней нужно было приехать в Москву, оставить девочку (ее оставить в Сергиевом было нельзя, потому что она была еще грудничковая), оставить ее у дедушки с бабушкой. Был такой специальный ящик в комоде, который выдвигался, когда они приезжали, и туда ребенок укладывался. Потом Наталья Дмитриевна бежала проводить экскурсии. Она любила эту работу, несмотря на все житейские неудобства, которые с ней были связаны, И очень горевала, когда этой работы было мало, далеко не только по финансовым причинам. А с финансами было по-всякому. Иногда этой работы было недостаточно даже на то, чтобы отправить вовремя авиапочтой письмо мужу, не говоря уже о том, чтобы собрать ему посылки. Очень помогали друзья, и поэтому внимательный читатель, если кому-то доведется прочитать все два дома этой переписки, не один раз встретится с так называемым сюжетом про 100 рублей. То один друг принес 100 рублей, то кто-то из родственников принёс 100 рублей. Собственно говоря, на  вот такие 100 рублей, которые приносили близкие люди, не ожидая, что эти деньги им когда-нибудь вернутся, в конце концов в 1927-м году Наталья Дмитриевна вместе с Сережей смогли съездить в Турткуль. Без помощи ближних это было бы невозможно.

 

Елена Смирнова: А чем занимался в это время в Турткуле отец Михаил?

​

Елена Старостенкова: А отец Михаил тем временем работал на метеорологической станции, и не сразу и не всегда, но какое-то время получал достаточно денег для того, чтобы хоть чуть-чуть посылать семье. Где-то в письмах рассказывает: "25 рублей послал семье". То есть, он, естественно, со своей стороны делал все, что мог, чтобы поддержать жену. Другое дело, что возможности его были весьма-весьма ограниченные.

 

Елена Смирнова: Елена Евгеньевна, меня, знаете, что поразило в этих письмах, и в этой переписке из Турткуля, и в посылках, которые они друг другу посылали. Что посылались книги Феофана Затворника, Василия Великого. И отец Михаил сидел там и ночами, вечерами штудировал, читал, писал какие-то свои заметки по этому поводу. И в письмах постоянно цитировал и Василия Великого, и Феофана Затворника, и других святых отцов. То есть, это просто удивительно.

​

Елена Старостенкова: Но, наверное, нужно не забывать, что он выпускник историко-филологического факультета Московского университета. И готовился вообще к занятию профессорской должности в Московском университете. И для него в этом была жизнь.

​

Елена Смирнова:  То есть, это именно духовной  жизнью он интересовался?

​

Елена Старостенкова: Я бы сказала так, что все письма свидетельствуют о том, что в этих трудах он находил поддержку и какой-то отклик на те вопросы, которые его волновали. И всегда, и в особенности в  его затворничестве,  в котором ему предстояло совершить свой окончательный выбор дальнейшего пути. Ведь  путь его еще не был окончательно определен. В том числе потому, что его прежний духовник старец Алексий (Зосимовский) не благословил его принимать священнический сан в  ссылке. Тут был, в общем, такой непростой вопрос, куда же двигаться дальше и как дальше жить?

​

Елена Смирнова: Но душа его двигалась.

​

Елена Старостенкова: Но душа его двигалась.

​

Елена Смирнова: Читаешь его письма и видишь, что он  мыслил евангельскими образами. Вот он пишет, что сейчас заканчиваю письмо, ложусь спать. Пойду на крышу. Здесь крыши, как везде на Востоке, плоские. И он представляет, как апостол Петр выходил на такую же крышу, где он заснул, и было ему видение с этой плащаницей, где всякие гады. И голос: "Заколи и ешь". То есть, он буквально жил всем этим. Вот ослики, вот он видит, что там какие-то сараи, в которых находятся ослики, верблюды. И он представляет себе этот вертеп рождественский, и так далее. То есть, тут и Святые отцы, Евангелия. Он житель этого духовного мира.

 

Елена Старостенкова: Настолько сам житель этого духовного мира, насколько же этот духовный мир существовал вокруг него. Потому что по письмам тоже прослеживается, с каким количеством лиц духовного звания он находился в ссылке.

​

Одна из фотографий, помещенной в том числе в книге, показывает его в окружении нескольких иерархов Русской православной церкви. Здесь и епископ Герман (Ряшенцев) и епископ Тихон (Шарапов), и епископ Валериан (Рудич). Дедушка неслучайно отмечал во многих своих письмах, что и тюрьма, и ссылка стали для него лучшей школой, В  конце концов он получил благословение владыки Германа (Ряшенцева) на то, чтобы рукополагаться в священники,. И  был рукоположен там же Митрополитом Никодимом Кротковым в Троицын день 1927 года в сан священника.

​

Елена Смирнова: Ему ведь дали антиминс, и он у себя служил там на метеорологической станции.

​

Елена Старостенкова: У них было специальное помещение, в котором ссыльные священники устроили себе храм, и в одном из писем есть описание этого маленького храма.

​

Вот письмо Михаила Владимировича жене от  10 января 1927 года: "Хочется мне описать Тебе, родная, вкратце, какая у нас в Турткуле молитвенная горница. Она состоит из двух половин. Одна размером как наша столовая — это алтарь. Там находится престол посредине, над ним с потолка свешивается красная лампада. Налево в углу жертвенник, а направо в стене оконце. На горнем месте икона Божией Матери. Узенькая, не прикрытая дверью арка выводит из алтаря в «храм», где находятся молящиеся и певчие, и чтец. Арка эта — царские врата. Боковых дверей нет. «Храм» величиной с мою комнату дома, но он достаточно просторен для того количества богомольцев, которое нас посещает. На стене по обе стороны царских врат — иконы Спасителя и Божией Матери. Самое примечательное, что сионская горница наша расположена в задней части дома, т. е. оконце алтаря выходит под крытый навес, который служит хлевом, и где стоят коровы. Эта убогость храма нашего особенно была умилительна на Рождество, ибо постоянно напоминала о смирении Спасителя нашего, благоволившего в вертепе родитися и в яслях возлещи. Ясли бессловесных стояли тут же, за стеной нашего алтаря, и было дерзновение думать, что Младенец Божественный подлинно с нами, и потому поем «С нами Бог».

​

Еще маленький кусочек письма из Турткуля, 6 марта, Прощенное воскресенье. "... С тех пор, как я написал предыдущие строчки, утекло 4 дня, когда мне не пришлось беседовать с Тобой из-за суматошливого оседания и привыкания к новому месту и в новых условиях вновь прибывших братий. Они неудачно выехали из Чарджуя на каюке перед самым наступлением сильных морозов, которые застали их в пути и сковали во льдах на несколько недель. Они пробыли в дороге, на лодке, под открытым небом в мороз 46 суток! Можешь представить, в каком состоянии они прибыли. Поразительно, как никто еще не захворал серьезно. Господь помогал!"

​

Здесь позволю себе небольшой комментарий. В какой-то момент о. Михаил остался в Турткуле один из всех сосланных сюда священников. Остальные отправила дальше. Но его одиночество было недолгим. В Турткуль пребывали все новые партии ссыльных священников. Затем формировались еще партии, которые отбывали дальше. Смысл здесь вот такой, что в Турткуль приехала партия, которая путешествовала на лодке 46 дней и, в общем, действительно, чудесно,  как никто при этом не пострадал.

 

Елена Смирнова: Поэтому-то он и предупреждал Наталью Дмитриевну, как опасно добираться к нему в Турткуль, а тем более с детьми. Она рвалась туда поехать с маленькой Елочкой, а он ее отговаривал и писал, что это невозможно по таким-то и таким-то причинам — река там мелела, плохо ходили пароходы и т.п.

​

Елена Старостенкова:  Очень трогательная эта переписка, о том, как они то рвались навстречу друг другу, то отговаривали друг друга от этой поездки-встречи. Потому что всё это в бытовом плане было очень тяжело, и дорога была очень тяжёлая, и денег, собственно говоря, на эту дорогу у Натальи Дмитриевны не было. Они умели преодолевать такие препятствия. В конце концов всё сложилось, и Наталья Дмитриевна  вместе с Серёжей на несколько недель уехали и приехали к отцу. И Сергей Михайлович до сих пор с умилением вспоминает свое турткульское житие, верблюдов и осликов, и земляной пол, на котором они ночевали. Это состоялось. И  это была светлая встреча, надолго запомнившаяся им самим и детям – и Сереже, который в ней участвовал, и другим детям, которые знали об этом по рассказам.

 

Но еще более радостным было, конечно, возвращение Михаила Владимировича из турткульской ссылки в январе 1928 года. И хотя в последующие годы пришлось пережить немало серьезнейших проблем, в основном, связанных с неустроенностью и грозящими Михаилу Владимировичу преследованиями, жизнь всем вместе была счастьем. В последующие годы семья несколько раз меняла место жительства. Сначала уехала из Сергиева Посада в деревушку Хлыстово под Томилино. Потом и оттуда пришлось почти что бежать. С 1931 года семья поселилась в Малоярославце.

 

Это был последний адрес Михаила Владимировича: Малоярославец, Успенская улица, 30. Сегодня адрес этого дома Успенская улица, 38. С тех пор больше домов построилось на этой улице, и наш дом стал 38.

 

В этом доме возобновилась его служение, похожее на турткульское. К этому времени он ушёл за штат в 31 году. Прекратил свое открытое служение, ушел за штат, и вот примерно такой храм, о котором он пишет из Турткуля, создал в собственном доме. Сначала службы шли в маленькой комнатке, потом в пристройке, которая его же трудами с помощью отца Михаила Соловьева была сооружена.

 

В феврале 37 года отец Михаил был арестован. Многомесячные поиски его по тюрьмам, лагерям не дали результатов. И это само по себе для семьи было очень тяжело. Дети потом вспоминали, что когда они получили каким-то образом известие о том, что отец получил 10 лет без права переписки, они отсчитывали  свои годы, высчитывали, сколько им будет, когда отец вернется. Очень ждали, очень ждали, очень надеялись. Затем война, немецкая оккупация. Двухмесячная, примерно, оккупация Малоярославца оказалась последним испытанием для Натальи Дмитриевны. Этот период окончательно подорвал ее силы.

 

Я позволю себе прочитать еще небольшой кусочек из воспоминаний о Наталье Дмитриевне Варвары Григорьевны Малахиевой-Мирович, написанные в пятилетнюю годовщину ее смерти. Она умерла в июле 1942 года в Москве. 20 июля 1947 года Варвара Григорьевна Мирович вспоминала о Наталье Дмитриевне Шаховской: "Дорога, ею избранная, была для нее наилучшей школой терпения, смирения и любви. Только близкие люди знали, что круг людей, которым она отдавала силы, — и всегда с редким в «хладном мире» братским теплом, далеко распространился за пределы семьи. В последний год ее «жития», это было уже искреннее и глубокое самозабвение, слияние сыновней воли с волей Отца. Исполнение в каждом дне, в каждом помысле заповеди: взять на себя крест мирового страдания». ... Я считаю нужным пересказать одно воспоминание о ней:

​

«Наташа вернулась после целого дня скитания по окрестностям, где меняла в деревнях на муку и мерзлую картошку все, что у нее было в домашнем обиходе — и белье, и подушки, и платья — для прокормления 12 человек, своей семьи и шести старух, приютившихся в дни войны под ее кровом.

​

Она стояла, прислонясь спиной к печке-голландке и тщетно пы­таясь отогреться. Когда я стала рядом с ней, она обернулась ко мне лицом, бледным, измученным, но озаренным внутренним светом.

 

— Хорошо, баб-Вав? — проговорила полуутвердительно.

 

— Что хорошо? — спросила я.

 

— Что мерзнем и никак не можем отогреться, что голод, разруха, бомбы над головой летают.

 

И, помолчав, тихо добавила:

 

— Хорошо страдать со всеми. И за всех.

 

Крылья у души отросли, и не могла она утолить иной мерой Любви к Богу и к людям».

 

Елена Смирнова: Она ведь верила, что отец Михаил жив, и даже есть последнее письмо, которое она писала, думая, что он живой.

 

Елена Старостенкова:  Да, последнее письмо мужу она написала 16 мая 1942 года перед тем, как покинуть Малоярославец. Она уже предчувствовала,  что покидает этот город  навсегда. Дети увозили ее из Малоярославца в туберкулезную больницу в Москву, и она написала прощальное письмо, которое никто из нас не решается читать вслух . Горло перехватывает. Она пишет мужу о том, что для неё наступила последняя весна. Она рассказывает ему о том, как она тосковала, когда узнала, что не передать ни писем, и никакой связи с ним больше не будет. Она рассказывала о том, как ей казалось, что жизнь должна превратиться в пустыню, когда его нет. Писала о том, что в 39 году она вышла в сад и увидела, что он цветёт, и сказала себе, зачем он цветёт, когда друга моего нет рядом со мной. На следующий год сады не цвели. Это очень поэтическое письмо, которое заканчивается строчками о том, какие хорошие у них дети, и как этот год войны, которые они пережили в Малоярославце, ничего в них не испортил и только доразвил, и как она рада тому, что ее дети растут истинными христианами. Но прочитать я это не могу без слез, так что я прошу прощения.

 

Настала пора рассказать о том, как вообще эти письма пришли к читателю. Они хранились в Малоярославце достаточно долгое время, ждали своего исследователя и своего публикатора. Публикатором этих писем стала Елизавета Михайловна Шик, та самая Елочка, которая в свое время проживала в ящике комода, пока ее мама водила экскурсии в Историческом музее. Она много лет занималась восстановлением этих писем, потратив на эту работу чуть не 15 лет своей жизни. В этой работе принимали участие ее братья и сестры, и многие из ее друзей в общине храма Косьмы и Дамиана в Шубине. Но надо сказать, что издание этой переписки было не единственным подвигом Елизаветы Михайловны. Она стала одним из активных участников той группы, которая в этой общение опекала больных детей в психоневрологическом диспансере в Москве. Психоневрологический диспансер номер 20. Она, в принципе, организовала всю эту работу. И на протяжении многих лет как минимум два раза в месяц она появлялась в этом диспансере для того, чтобы устроить детям праздник, принести подарки, поздравить новорождённых, помолиться вместе с ними. Говорят, что до сих пор дети со слезами ждут, когда она придет снова. Она отошла ко Господу 3 года назад.

​

Я зачитаю небольшой кусочек из воспоминаний об Елизавете Михайловне Шик, написанных ее хорошим другом Еленой Гордиенко:

 

"Елизавета Михайловна вошла в жизнь нашего прихода в 1992 году, практически с момента возрождения храма, когда настоятелем стал протоиерей Александр Борисов, ученик и последователь Александра Меня. А до этого был, как вспоминала Елизавета Михайловна, период “некоторого отхода от Церкви". Она сама вспоминала об этом так: "Неверующим никто из нас (она имела в виду детей отца Михаила) не был, но мы стали нецерковными. Задолго до возвращения в Церковь я начала искать, как вернуться, но надо было найти священника, просто так прийти очень трудно. Я думаю, что здесь молитвы отца помогли, потому что более активно я стала интересоваться Церковью после того, как мы праздновали сто лет со дня его рождения, в 1987-м году. Мы собирались в Малоярославце, читали его письма, как-то погрузились в эту обстановку. Я думаю, что здесь уже появилась более ощутимая потребность в церковной жизни. В 1989 году Елизавета Михайловна узнала об о. Александре Мене, стала посещать его лекции в ДК на Волхонке, потом приехала к нему на исповедь. Исповедь ее начиналась словами: «я тридцать лет не исповедовалась». «Встреча с отцом Александром Менем была яркой и во многом основополагающей”. После гибели отца Александра какое-то время она ездила в Новую Деревню, но по-настоящему обрела полную церковную жизнь в нашем храме. Она с детства знала и любила Богослужение: была «любимой чтицей» отца Александра Гомановского, который периодически приезжал на 1–2 недели уже после ареста отца и совершал потаенную службу в «пристройке».

​

То есть, это воспоминание относится к периоду между 1937 и 1942 годами.

 

Елена Смирнова: Елена Евгеньевна, значит, службы все-таки продолжались у вас в этом храме, да?

​

Елена Старостенкова: Да, службы продолжались.

​

Елена Смирнова: Все надеялись, что отец Михаил вернется, и службы продолжались.

​

Елена Старостенкова: Кроме того, что все надеялись, что он вернется, бабушка считала, что благодать в его уголке не должна переставать. И об этом она ему тоже докладывала в своем прощальном письме и писала такие слова: "Благодать в твоем уголке не переставала. Я думала, что это важно для тебя." Священники, которые приезжали служить в эту потаенную церковь - их имена сейчас восстанавливаются. В основном, конечно, люди служили тайно, и документальных свидетельств достаточно мало, но нам удалось восстановить около десятка имен священников, которые помогли Наталье Дмитриевне сохранить благодать в уголке отца Михаила.

​

Елена Смирнова: А вот скажите, сохранила она какие-то связи с прихожанами или с кем-то из прихода отца Алексея Мечева, отца Сергия Мечева?

 

Елена Старостенкова: Да, конечно. Связи с мечевской общиной были очень глубокие. Здесь даже важно не то, что они были постоянными. Важно то, что они были глубокими. Каждый раз, когда случалась какая-нибудь беда в семье или какая-нибудь беда с отцом Михаилом, первое письмо, которое писала Наталья Дмитриевна, было даже не родителям, а в мечевскую общину. Об этом есть документальные свидетельства.

​

Елена Смирнова: А кому она писала? Кто с ней поддерживал связь?

​

Елена Старостенкова: Ну. насколько я понимаю, она писала Ирине Сергеевне.

​

Елена Смирнова: То есть, дочери отца Сергия Мечева?

​

Елена Старостенкова: Да, дочери отца Сергия Мечева. Настолько, насколько мы можем реконструировать эту историю. И Ирина Сергеевна Мечева была тем врачом, который ее сопровождал в последние ее дни в Москве в госпитале в июле 42 года.

​

Елена Смирнова: А когда ваша семья узнала, что на самом деле отец Михаил уже больше не вернется?

​

Елена Старостенкова: Вы знаете, сведения на эту тему стали просачиваться еще в сороковые годы, потому что в ответ на один из запросов, который делался Владимиром Ивановичем Вернадским о судьбе Михаила Владимировича Шика, был получен ответ, что умер в дальнем лагере. После этого ещё на протяжении последующих лет доходила разного рода официальная информация, в которой , тем не менее, не сообщались ни истинная дата, ни место захоронения. И в 1994 даже году, когда Дмитрий Михайлович Шаховской, сын отца Михаила, получил официальную справку о смерти отца, было написано, что место захоронения неизвестно. Место захоронения удалось узнать благодаря сотрудникам общества "Мемориал", которые с достоверностью установили, что он был расстрелян именно на Бутовском полигоне и похоронен в тех общих рвах. Страшную картину можно наблюдать этих рвов в нескольких фильмах, которые сняты о Бутовском полигоне.

​

Елена Смирнова: Расстрелян в 37 году.

​

Елена Старостенкова: Да, он был расстрелян в сентябре 1937 года.

​

Елена Смирнова: А сообщили вам об этом в 1994 году ?

​

Елена Старостенкова: Да, и даже в этих первых сообщениях не было информации о месте расстрела и захоронения. Примерно такая же история с прадедом, с Дмитрием Ивановичем Шаховским, относительно которого до сих пор нет полной уверенности, где именно он был расстрелян. Есть только предположение.

 

Елена Смирнова: Это отец Натальи Дмитриевны?

​

Елена Старостенкова: Отец Натальи Дмитриевны, князь Дмитрий Иванович Шаховской был предположительно расстрелян и погребен в Коммунарке. Это до сих пор не подтверждено. То есть, люди, которые творили эти злодеяния, ведь понимали, насколько неприятно будет потом за это отчитываться. Информация об этом было достаточно серьезно закрыта, так что пока что мы не можем получить окончательных подтверждений.

 

Елена Смирнова: Елена Евгеньевна, я надеюсь, что мы продолжим этот рассказ, такой полезный для наших радиослушателей, для которых это всё-таки такая лакуна. Как люди выживали в условиях ссылок что было с семьями, и так далее. Мне кажется, что будет полезно также узнать, а как жила семья после того, как был последний раз арестован и уже более не вернулся отец Михаил Шик.

Елена Старостенкова: Для нас очень важно, что вот эти вот наши такие, казалось бы, чисто семейные переживания интересны людям. Это даже немножко неожиданно, должна честно сказать. Долгое время лично мне казалось, что это наши семейные истории, которые совершенно никому неинтересны. Я очень признательна всем, кто сейчас даже просто своим интересом к этой теме и интересом, в том числе, к опыту нашей семьи помогает нам больше узнавать о прошлом. Спасибо.

Елена Смирнова: Я напоминаю, что вы прослушали беседу с внучкой священномученика Михаила Шика, расстрелянного в Бутово в 1937 году, с Еленой Евгеньевной Старостенковой-Шик. Передачу подготовила к эфиру Елена Смирнова. Храни вас Бог!

 

К публикации подготовила Татьяна Цирлин