Благотворительный фонд
«101 км. Подвижники Малоярославца»
Воспринять опыт свободной и нелукавой жизни
Елена Евгеньевна Старостенкова,
Директор Благотворительного фонда «101 км. Подвижники Малоярославца»,
журналист, внучка о. Михаила Шика
Елена Евгеньевна Старостенкова
Прежде чем перейти к сути дела, должна признаться, что я профессиональный журналист. И стала им, кажется, вопреки собственной воле – так сложилась жизнь. Только по мере того, как открывалась для нас история семьи (в раннем детстве мы, внуки отца Михаила Наталья Дмитриевны почти ничего не знали об их жизни, а уж тем более о Дмитрии Ивановиче Шаховском и его публицистической таланте) мне стало понятно, что журналистика и публицистика мое наследственное, как говорится, родовое занятие. И вынесло меня, профессионального экономиста (по-прежнему, признаюсь, увлеченного этой наукой, еще не ставшей по-настоящему наукой), в эту сферу деятельности, возможно, не случайно. Но на этом я бы хотела поставить точку в самопрезентации.
В этой статье, текст которой первоначально готовился как материал для доклада на презентации двухтомника переписки М.В.Шика и Н.Д.Шаховской – моих деда и бабушки, - мне хочется максимально ограничить своесловие и как можно больше опираться на свидетельства очевидцев и воспоминания старших, бывших непосредственными участниками событий тех лет, о которых идет речь в двухтомнике. И их словами рассказать и о том, зачем наша семья создала благотворительный фонд, и о том, как правильно читать книгу переписки, и как расшифровывать находящуюся в ней информацию о священниках, с которыми был дружен отец Михаил. И о тех, которые на протяжении многих лет поддерживали его в служении, и, что еще сложнее, о тех, которые продолжали заботиться о том, чтобы, говоря словами Натальи Дмитриевны, благодать в его уголке не переставала после ареста отца Михаила.
Для тех, кто еще книгу не читал, поясняю, что такие слова – «благодать в твоем уголке не переставала» - содержатся в последнем прощальном письме Натальи Дмитриевны, написанном мужу в 1942 году, когда бабушка умирала и понимала, что умирает, но писала мужу в надежде, что он жив. К тому времени он был мертв уже несколько лет, расстрелянный в Бутово 27 сентября 1937 года.
Неоценимую помощь в подготовке этого доклада оказала Елена Гордиенко, предоставившая мне собранные ею на протяжении ряда лет материалы. С частью из них я вас сегодня познакомлю. Текст нарезан на небольшие кусочки – сюжеты и темы, иначе не получается сказать многое и о разном, но коротко.
Почему и зачем наша семья решила создать благотворительный фонд?
Тут уместно привести выдержки из воспоминаний члена-корреспондента Академии наук Глеба Удинцева, родители которого были духовными детьми отца Михаила.
«….Привожу в порядок свои воспоминания о родителях, и встают они передо мной окруженные друзьями их молодости, зрелых и закатных дней, и хочется рассказать моим детям, какие интересные и яркие это были люди — простые русские интеллигенты-разночинцы, какую полную хороших дел жизнь они прожили, не согнувшись в бушующем жизненном море XX века. Войны и революции, аресты и ссылки, расстрелы и лагеря, переломавшие их судьбы. Нищенские зарплаты, продуктовые карточки, и вместе с тем полнокровная духовная жизнь. В годы передышек — концерты и театры, музеи и выставки, библиотеки, туристические походы, постоянные встречи с друзьями, духовная близость с православными подвижниками — новомучениками Русской Православной Церкви — священниками Романом Медведем, Василием Надеждиным, Владимиром Амбарцумовым и Михаилом Шиком. Два последних из них — молодые и лишь недавно пришедшие в ряды служителей церкви демократические интеллигенты были своего рода тоже «прапорщиками» в церковных рядах на поле битвы за воспитание и спасение человеческих душ. Знакомство с рассекреченными следственными делами этих духовных пастырей моих родителей, их родственников и друзей, свидетельствует о необычайной душевной стойкости узников Лубянки— ни один не назвал имен опекаемой ими духовной паствы, спасая ее от неизбежных репрессий и предпочитая самому взойти на Голгофу расстрельного Бутовского полигона.
Священник Роман Медведь
Священник Василий Надеждин
Священник Владимир Амбарцумов
Священник Михаил Шик
…Задумываюсь и о том, как бы они восприняли, будь живы, нынешнее, вроде бы свободное от прежнего террора лихолетье с его грязью телевизионных передач, дикой погоней за добычей любой ценой материальных благ и комфорта, с пренебрежением к богатству духовной жизни. Наверное, пристыдили бы нас за небрежение важнейшими жизненными ценностями. Дай Бог нам и нашим непогибшим поколеньям воспринять их опыт свободной и нелукавой жизни...»
Скажу теперь несколько слов от себя. Помочь воспринять этот опыт жизни ныне живущим поколениям россиян – вот для чего наша семья и решила создать благотворительный фонд под названием «101 километр. Подвижники Малоярославца». Наши ближайшие цели – восстановление дома отца Михаила в Малоярославце в исторически достоверном виде – с потаенной церковью, чертежи и описание которых сохранились. И создание на его основе мемориального центра, призванного изучать, хранить и пропагандировать традиции русской интеллигенции. Традиции, в числе которых и отрицание насилия как метода решения сложных социальных проблем, и богатая духовная жизнь, которой дорожили более, чем материальным комфортом и достатком.
Дом в Малоярославце, 1965 г.
Хочу обратить внимание, что в этих воспоминаниях недавно ушедшего от нас Глеба Удинцева я впервые увидела рядом имена деда и о.Романа Медведя. В биографии отца Романа нет сведений о его знакомстве с отцом Михаилом. Да и откуда им было взяться этим сведениям, когда жизнь превращала каждого священника в конспиратора по необходимости. Информации мало. Многое утеряно, однако, имеющаяся рассеянная по различным источникам информация позволяет строить гипотезы. Отца Михаила объединяло с отцом Романом близкие отношения со старцем Алексием Зосимовским и его окружением. Известно, что на смертном одре его оплакивал и постригал в рясофор игумен Митрофан – бывший келейник старца Алексия Зосимовского. Так что, скорее всего два священника, оказавшихся волей обстоятельств в Малоярославце в одни и те же годы были между собой, как минимум, знакомы, если и не во всем единомысленны.
О чем эта книга, два тома которой изданы Культурно-просветительским фондов «Преображение»?
Тут уместно вспомнить слова из выступления известного историка церкви о. Георгия Митрофанова на презентации первого тома переписки, которая прошла в Санкт-Петербурге в мае 2015 года. Он сказал следующее. Эта книга – публикация нового исторического источника, нового исторического документа. А чуть далее – издание такого документа требует академического формата, в котором примечаниям к тексту отводится больше места, чем самому тексту.
Кстати, это выступление отца Георгия интересно не только этими фразами. Я рекомендую вдумчивому читателю прочитать выступление отца Георгия полностью. Потому что оно само по себе уже есть некоторый комментарий к переписке. Текст этого выступления – авторизованный и согласованный с его автором – опубликован на сайте нашего благотворительного фонда.
Эта книга - еще и документ для филологов, потому что по письмам можно с высокой достоверностью проследить эволюцию письменного русского языка. Вероятно, для этого потребовалось бы сопровождать каждое письмо сканом рукописного текста, который несет по начала все признаки особенностей орфографии XIX века, а затем – постепенно – утрачивает и орфографию того ушедшего века и стилистику эпистолярного жанра тех времен.
Полагаю, будет правильным продолжать нашу работу в этом направлении. И со своей стороны ответственно заявляю, что семья предоставит для такой работы свои архивы. Нашлись бы желающие – я имею в виду филологов – этим делом заняться.
Наконец, это книга о любви. Доказательств этому достаточно, и режиссер фильма, снятого по мотивам истории жизни отца Михаила и его жены не случайно назвала его «Освященные любовью». И фильм получился о любви, и письма о любви.
А еще о том, что христианский мир существовал и существует. Эти слова я говорю в качестве заочной полемики с недавно ушедшим от нас дядей Димой – Дмитрием Михайловичем Шаховским, который в одном из своих философских писем говорил о том, что в полной мере христианский мир никогда не существовал, а сегодня не существует и в полной мере христианского искусства. Между тем самим фактом своего рождения Дмитрий Михайлович – турткульский мальчик, появившийся на свет благодаря тому, что его родители там свиделись - подтверждает существование этого самого христианского мира, во всяком случае, в круге его родителей и семьи. И об этом письмо №347 (том 2, с.403-404): «…Со дня Твоего приезда по мне, дорогой друг мой Наташенька, не испытывал я такой тихой и глубокой радости, соединенной с миром душевным, какую доставило мне чтение Твоего первого письма из дома, пришедшего вчера. И торжественная «встреча» у церкви, и радость дочурок, обласканных приехавшей мамой, и Твое посещение старенького Батюшки (отца Алексия) – все будет в сердце теплые волны любовного и радостного мира. Но больше и глубже всего я счастлив Твоим золотым словом про свое отношение к новому Твоему материнству. Помоги Тебе Господь сохранить и дальше покорность его воле и любви к зачатой нами жизни. И у меня преобладающее в первое время чувство тревоги за тебя покрылось растущей нежностью отцовства к будущему дитяти и почитанием святости твоего материнства».
Позволю себе и такую ремарку. Как-то в разговоре с дядей Сережей – Сергеем Михайловичем Шиком – я задала такой вопрос:
-А как с годами менялись Ваши представления о родителях? Ведь ушли они довольно рано, так что у всех их детей с годами должно было постепенно прорастать понимание значений их личностей».
- И что же у нас должно было прорастать? – спокойно переспросил Сергей Михайлович. – Вокруг нас все были такие – Мансуровы, Сидоровы, Истомины....
Был такой круг, жив ли он сегодня? Это вопрос уже к нам – ныне живущим их потомкам.
Из каких семей родом герои переписки и как прошли годы их жизни до того, как они встретились и вступили в переписку?
О семье Шиков оставила свои воспоминания моя мама – Мария Михайловна. Вот небольшие выдержки из этого текста. «Мишу Шика (при рождении он был назван Михаил-Юлий Владимирович (Вольфович) в гимназические годы мало интересовало «житейское устроение», о котором заботливо хлопотала мать. Волновали его совсем другие вещи. Наверное – это было открытие России. Россия была той еще не изведанной страной, которую надо было узнать, понять, почувствовать. Она была гораздо ближе, чем Польша, куда ездили в детстве, – просторной, красивой, в ней была еще неизведанная глубина…
С русскими просторами он знакомился с помощью гимназического круга, одноклассника Володи Фаворского, с которым ездили в имение Володиного отца (А.Е. Фаворского) Епифановку в Нижегородской губернии. Там они бывали и ранней весной, переправлялись через просторно разлившуюся Оку, и летом; бродили по сосновым и дубовым лесам и приокским лугам. Позже ездили в имение художников Дервизов Домотканово – к Марусе Дервиз, невесте Владимира Андреевича, где собирался круг русских художников, друзей В. Серова (родственника Дервизов). Там не только обсуждалось, но и творилось само русское изобразительное искусство (см. О. Серова. Воспоминания о моем отце – Валентине Александровиче Серове». М. «Искусство». 1947). Бывал Михаил и в Поленове – обители другого гимназического товарища – Дмитрия Поленова.
…На рубеже 1913-1914 годов семья Шиков пережила еще один стресс (переживала, собственно, Гизелла Яковлевна); семья внезапно «обеднела». Уменьшились доходы то ли дедушки с его московских предприятий, то ли бабушки с ее наследственной доли, я теперь не знаю. Гизелла Яковлевна впала в свойственную ей панику. Как же теперь будут жить дети? Собственно, дети были как бы не причем. Сыновья жили каждый своей жизнью. Михаил жил с товарищами на студенческих квартирах, потом служил в армии; дома жила одна Лиля. Но «горе» – как же дети без наследства? – надо было традиционно пережить.
Пришлось менять квартиру: отказаться от большой «барской», снять другую подешевле. Квартира была снята на Арбате – этот адрес: Арбат, д. 30 кв.15 – появляется в военных письмах отца, кажется, в 1915 году.
Квартира Г.Я. не нравилась, хотя и была достаточно просторной. Парадные комнаты выходили на шумный Арбат, где в то время ходил трамвай, а окна столовой и спален – в темноватый и гулкий двор-колодец; центральное отопление (углем), но дровяные плита в кухне и топка в ванной (а в это время в «хороших» домах Москвы уже появился газ на кухнях). Но не было энергии и умения выбрать получше.
А детям это было не важно. Они строили свои жизни, не рассчитывая на наследство. Как это – жить без материального обеспечения – бабушка Гизелла Яковлевна тогда не понимала.. Ей еще предстояло это понять…
О семье бабушки Натальи Дмитриевны Шаховской, то есть о семье Дмитрия Ивановича Шаховского немало публикаций. В том числе монография в ЖЗЛ, изданы отдельные его письма и статьи. Желающие познакомиться с принципами воспитания детей в этой семье имеют к тому серьезные возможности.
Добавлю от себя – из воспоминаний о рассказах матери, что Анна и Наталья учились в Москве на собственные деньги, которые зарабатывали уроками. Они ценили и свою самостоятельность, и навыки жизни своим трудовым рублем и вряд ли променяли бы избранный ими жизненный путь на комфорт и благополучие, которое могло бы сулить им их высокое происхождение. В этой семье растили убежденных разночинцев, не стыдившиеся своего родства с героическими предками, но и не считавших это родство основанием для того, чтобы выделяться среди окружающих.
Кто и как помогал о. Михаилу обустраивал потаенную церковь в Малоярославце?
Приведу выдержку из остающихся пока только в рукописи воспоминаний моей мамы, Марии Михайловны Старостенковой, которую она назвала «Малоярославецкие хроники».
«..В одном из сохранившихся писем папы к маме в Москву есть приписка: «А вчера приехала к нам Вера Михайловна с мужем и шестью (представляешь!) детьми… пили чай и - несмотря на дождь – они не остались ночевать, ушли в свою деревню..». Письмо датировано 30 августа (без года). Судя по содержанию, это 1935 год. Так появилась в нашем окружении семья Соловьевых – Веры Михайловны (1885-1958) и Михаила Дмитриевича (1897-198?). Вера Михайловна уже посещала ранее Малоярославец (папа пишет о ней как о знакомой) и получила место учительницы (одновременно и заведующей) четырехклассной сельской школы в деревне Бородухино (6 км от города); туда они в августе 1935 года и перебирались всей семьей. Михаил Дмитриевич – священник, происходил, вероятно, из потомственного провинциального или даже сельского духовенства, рано получил сан. Последним местом его службы был сельский приход в Можайском районе Подмосковья. Однако, он сохранил «чистые» документы (паспорт и свидетельство об образовании), а документы священника скрыл, поэтому мог оформиться в школу к Вере Михайловне учителем. С семьей приехала и мать Михаила Дмитриевича – Мария Григорьевна, еще крепкая, строгая и деловитая старуха (все дети называли ее «крестная»).
Заботились о семье Соловьевых их московские друзья из окружения о. Владимира Амбарцумова: специально «назначенные» им для этого супруги Квитко, а также дети самого о. Владимира – Лида и Евгений, впоследствии – видный деятель Православной Церкви.
Все Соловьевы были чрезвычайно скромны и непритязательны, деловиты и не боялись житейских трудностей. И Михаил Дмитриевич, и Мария Григорьевна умели все: со всей кучей детей от трех до пятнадцати лет они быстро обосновались в учительской квартире при школе (одна большая комната и просторная кухня с русской печью), а в течение последующих двух лет своими руками выстроили себе дом. Он сооружался из ольховых жердей, обмазанных глиной, был не очень просторный, без притязаний на комфорт или оригинальность, но всегда наполненный бодрым духом удивительно трудолюбивой и дружной семьи. Они быстро возделали огород и завели необходимое для деревенской жизни хозяйство. Их силами возделывался и довольно большой школьный участок.
Все Соловьевы часто бывали у нас. Старшие девочки стали учиться в городской средней школе, Мария Григорьевна приходила с младшими детьми, когда надо было в поликлинику, Вера Михайловна и Михаил Дмитриевич – когда приходили в город по делам школы. Золотые руки Михаила Дмитриевича оставили много следов в нашем доме. В каждый свой приход он обязательно брался за какие-нибудь хозяйственные дела: починить раму, поправить забор, калитку и пр. В 1935-36 годах он помогал папе в строительстве пристройки: делал утепление, помог сложить печку или еще что-то. Все это он делал умело, споро, незаметно, с доброй и ясной улыбкой.
О всей семье Соловьевых – ее детях – подробнее я расскажу позже, а здесь - только об удивительной жизни самого Михаила Дмитриевича. В 1941 году у него еще был призывной возраст, и он пошел в армию. Подробностей его службы я не знаю – вероятно, все же был нестроевым. Вернувшись в Бородухино в 1945 году, он помог восстановить разрушенное хозяйство семьи, взял на себя школу, был даже членом районного Совета.
Позже дочери обзавелись собственными семьями, Вера Михайловна болела и слабела, а школа закрылась (деревня обезлюдела). И в середине пятидесятых годов Михаил Дмитриевич с женой и оставшимся с ними сыном переехали на Северо-Запад России, поближе к одной из дочерей. Там он счел для себя возможным и необходимым вернуться к пастырской деятельности, получил приход. После смерти жены принял монашество под именем Мелитон, целиком отдался церковной работе и преуспел в ней.
Архиепископ Мелитон
(Соловьев)
Передо мной лежит церковный календарь на 1976 год. Среди фотографий постоянных членов Священного Синода Русской Православной Церкви (по состоянию на 1 октября 1973 года) – знакомое, доброе, постаревшее лицо Михаила Дмитриевича; написано: Мелитон, епископ Тихвинский, викарий Ленинградской епархии, ректор Ленинградской духовной академии. Ректором ее он оставался почти до самой своей смерти. Умер владыка Мелитон в конце восьмидесятых годов. По свидетельству очевидцев, к месту последнего упокоения в Александро-Невской Лавре его провожала многотысячная толпа.
Остается добавить, что официальная биография епископа Мелитона изложена в журнале Московская патриархия, №11 за 2006 год.
Не могу обойти молчанием и сюжет о 100 рублях, который мелькает в письмах разных лет, в том числе и в письмах недавно вышедшего второго тома. В записках о встрече с Мансуровым есть слова о 100 рублях, полученных от этой семьи в тот момент, когда Шики очень нуждались. Во-втором томе – о 100 рублях от Фаворских, потом – от дальних зарубежных родственниках. Добавлю, что деньги семья получала и от Владимира Ивановича Вернадского, который положил себе за правило перечислять семье своего бывшего друга Дмитрия Ивановича Шаховского, 300 рублей ежемесячно (если мне не изменяет память) после того, как семья потеряла в результате арестов и отца, и деда. Информация такого рода рассыпана по письмам и, очевидно, взаимопомощь такого рода воспринимается участниками переписки как естественная и как дело должное. И сами Михаил Владимирович и Наталья Дмитриевна делились с друзьями всем, чем могли, и помощь друзей принимали легко. Без комплексов. Для них это было нормой жизни.
Пятый сюжет. Тетушка приехала
В одном из писем Натальи Дмитриевны есть слова «тетушка приехала». Так о какой такой тетушке шла речь?
Из воспоминаний Елизаветы Михайловны Шик мы узнаем следующее
«… Но уже без папы в нашем доме продолжалось служение Литургии. К нам периодически приезжал на две – три недели о.Александр Гомановский, тоже «непоминающий», из круга епископа Серафима (Звездинского).
Об одном из таких священников-конспираторов – об о. Серафиме (Климкове) вспоминает и Алексей Петрович Арцыбушев.
«…Батюшка был прекрасным конспиратором, выследить его было трудно, в то время как многие «непоминающие» батюшки отсиживались постоянно в одном и том же месте, и обнаружить их было легко. О. Серафим все время менял места своего пребывания. Для этого его духовные дети покупали домики в подмосковных городах и поселках, в недалеком расстоянии друг от друга. Ночь ходьбы по лесным и проселочным дорогам - и ты в другом месте. Так батюшка и ходил из одного городка в другой, из поселка в поселок, из одного домика в другой - и в каждом из них «потаенная» церковь. Такие домики были в Киржаче, Верее, Дорохове, Тучкове, в Боровске и Малом Ярославце. У моей мамы сначала такой домик был в Малоярославце; потом, когда арестовали о. Михаила Шика, жившего напротив, она его продала и купила другой, в Дорохове, в 15-20 километрах от Вереи и в 80-ти километрах от Москвы.
В каждом домике были свои иконы, а не иконостасы: Спаситель и Божия Матерь; свои богослужебные книги, не на аналоях развернутые, как в храмах, а в дровяных сараях или в сене спрятанные.
Престол-столик, у восточной стены поставленный. Литургия совершалась на походном Антиминсе, который батюшка всегда носил с собой на груди в мешочке. Святая Чаша-потир - хрустальный бокальчик - в каждом доме свой; дискос-блюдечко, копие-ножичек, лжица - маленькая чайная ложечка. Покровцы, пелены и само облачение - все из марли и в каждом домике было спрятано или просто на видном месте лежало. Кадило - размягченный ладан, в шарик величиной, в малое яблочко скатанный. В левой руке у батюшки свечка, в правой шарик - вот и «кадило Тебе, Христе Боже...». Просфоры служебные пеклись в каждой хатке к приходу батюшки, о котором всегда знали заранее.
К тому времени в домик собиралось не более трех-четырех человек, по личному вызову и по благословенью батюшки. Самовольно явиться никто не имел права. Между всеми этими домиками постоянно поддерживалась связь. Духовные дети батюшки всегда знали, где он находится сейчас и где будет через некоторое время. Основной круг его духовных детей был постоянным, и никто чужой затесаться в него не мог; имя отца Серафима никогда не упоминалось в разговорах: он не был ни батюшкой, ни отцом Серафимом, - а «Тетей». Без благословения никто к нему приехать не мог; он сам назначал, кому, куда и когда приехать. Благодаря таким мерам предосторожности и конспирации, КГБ не могло напасть на его след.
Возможно, и о. Серафим бывал и служил в потаенной церкви о. Михаила. Однако прямых доказательств этому нет. Однако совпадение различных обстоятельств немало. И Это и упоминание Малоярославца в воспоминаниях Алексея Петровича, и то, что дом его матушки располагался напротив дома Шаховских-Шиков, и то, что о. Серафим был многие годы связан с теми же священниками, с которыми был знаком, дружен и вместе служил о. Михаил. В Данилов монастырь будущий о. Серафим поступает в 1921 году по благословению двух святых старцев Алексия Мечева и Алексия Зосимовского, а в мантию его постригает (там же) епископ Серафим (Звездинский), нарекая его именем Серафим, в честь преп. Серафима Саровского. Послушание духовника и старца отец Серафим получает от настоятеля монастыря владыки Феодора (Поздеевского), впоследствии арестованного по тому же, что и будущий отец Михаил делу митрополита Петра (Полянского). Наконец, оба эти священника – о. Серафим и о. Михаил служили в Девятинской храме на Новинском бульваре – в разные годы, но в одном и том же храме. Но все же это только гипотеза, которая еще подтверждения или опровержения в ходе дальнейшей архивной работы. Добавлю, что подробнее об этом священнике, закончившим свою жизнь как схиархимадрит Даниил (Климков, 1893-1970) можно почитать на сайте Девятинского храма.
О дружбе и разногласиях между о. Михаилом Шиком и о. Сергием Мансуровым
Комментарии на эту тему совершенно необходимы, поскольку во втором томе переписки опубликовано неотправленное письмо отца Михаила своему другу о. Сергию Мансурову. Без комментариев не понятно, как сложилось недоразумение между двумя близкими друзьями, привыкшими за годы дружбы не только тесно общаться, но и исповедоваться друг другу. И потому привожу тут выдержки из записок Натальи Дмитриевны Шаховская-Шик «Мои встречи с С.П.Мансуровым», которые опубликованы за рубежом и потому плохо знакомы российскому читателю.
Начну все же не самого недоразумения, а с описания Натальей Дмитриевной того влияния, которое оказал на нее о. Сергий Мансуров.
«…Истина церковного учения… еще казалась мне (речь идет, вероятно, о 1919 или 1920 годе) слишком «детски»-простой, обряд церковный унизительным в своем внешнем однообразии. И тайная гордыня души восставала против церковного пути всеми обычными уловками внешней человеческой мудрости.
Однажды словечко С.П. помогло мне раскрыть одну из таких уловок.
Троицкий собор был уже тогда закрыт. Мы ходили в Черниговскую пустынь. Громадный новый храм с мрамором и позолотой был мне не по душе. Но мне нравилось то, что маленькая кучка молящихся совсем терялась в нем, и он всегда казался пустым.
о. Сергий Мансуров
Я сказала об этом С.П-у.
- Да, - ответил он с обычной своей чуть-чуть шутливой улыбкой – иногда хорошо помолиться в пустом храме, как хорошо помолиться и дома. Но я люблю более храм, наполненный народом. Молитва в храме должны быть соборной.
Слова эти заставили меня многое передумать. Я поняла, что «пустой рам» нужен был моему интеллигентскому индивидуализму, как иллюзия своего обособленного пути. Но Истина открывается не этим гордым и жалким усилиям индивидуального искания. Она обретается на торном пути человечества, она доступна всем, она раскрывается вполне лишь соборному разуму.
Этот подлинный демократизм церковности, - в противоположность моему надуманному, ложному демократизму (с тайным убеждением в своем превосходстве над толпой) – как-то пропитывал весь облик С.П-а. В его неизменно–внимательном взгляде, в его свободной, часто шутливой речи, лишенной всякой елейности и учительности, открылась мне сущность христианского смирения.
И на пороге церковной ограды С.П. стал для меня живым олицетворением церковности…..
…
Воззвание Митр. Сергия, которое мы, не имеющие духовного опыта, пережили как тяжкий удар по достоинству членов церкви – о. Сергий счел должным перенести без открытого протеста. Но последовавшее за тем распоряжение о поминовении митрополита Сергия наравне с митрополитом Петром на Литургии во время Великого выхода и о поминовении в это же время властей – вызвало в нем решительный отпор.
Муж мой, который вернулся из ссылки в январе 1928 года, не вполне разделял это отношение и первые их встречи в Москве с о. Сергием были посвящены обсуждению этого вопроса. Отец Сергий защищал свою позицию с горячей и ревностной убежденностью… Он убеждал, доказывал, приводил исторические примеры и аргументы, основанные на святоотеческих писаниях.
Он поехал вместе с о. Михаилом к нашему общему духовнику – покойному теперь о.Порфирию, иеромонаху Черниговской пустыни, а потом Гефсиманского скита. Там втроем они продолжали свою горячую беседу. Отец Сергий всегда очень высоко ставил и очень чтил о.Порфирия, но в этом вопросе он не считал себя связанным его авторитетом. На этот раз все трое пришли к единодушному согласию, приняв мнение о. Сергия.
…когда начался Великий пост (речь идет о 1928 годе - Е.С.) здоровье о Сергия уже не могло вынести каждодневного долгого служения, и кажется на 2-й неделе он слег с температурой. О. Михаил, который был в это время без прихода, - ездил два раза его заменять и жит там по неделе или полторы. Так случилось, что первые шаги своего священнослужения после ссылки она начинал в непосредственной близости от о. Сергия. Между ними было неизменное согласие, дружба их делалась все более тесной. Потом налетел шквал»…
Далее Наталья Дмитриевна пишет об аресте сестры и многих близких людей и о том, что они вынуждены были переехать в деревню близ станции Томилино.
А «о. Михаил с Покрова получил приход в церкви Десяти мучеников на Новинском бульваре. Церковь была из поминающих митр. Сергия и по совету о. Порфирия муж согласился поминать».
Затем последовала размолвка: о. Сергий узнал о том, что о. Михаил поминает и как бы скрыл от него это.
«Мы разошлись с Сергеем Павловичем», - сказал он мне. (Это было после поездки о.Михаила для встречи с другом в Верею, куда о. Сергий переехал, оставив Дубровскую обитель - Е.С.).
Далее в записках рассказывается о том, как произошло примирение друзей, не сказавших друг другу друг другу при следующей теплой встреч ни слова о происшедшем.
«Но я коротко рассказала Марии Федоровне при каких обстоятельствах о. Михаил начал поминать, с какими побуждениями, и сказала, что он имел на это благословение о. Порфирия.
- О. Сергий считает, - сказала мне М.Ф., что от о. Порфирия и подобных ему старцев-простецов, навыкших в послушании, нельзя ждать совета в этом сложном церковном деле, и не следует к ним за этим обращаться.
Потом она спросила меня о двух московских священниках, которых о. Сергий очень уважал – отце Сергии Лебедеве и о Сергии Успенском. Я сказала, что оба они поминают.
- Про них о. Сергий говорит, - заметила М.Ф., - что они должны быть с нами и будут, наверное, когда-нибудь».
Пусть нам, сегодняшним эта история послужит уроком и научит находить пути к дружбе и взаимопониманию даже в тех случаях, когда возникают принципиальные разногласия.
5 февраля 2017 года, в день празднование Собора новомучеников и исповедников Российских XX века.