Памяти Дмитрия Шаховского

Елена Мурина: Памяти Дмитрия Шаховского

28 июля закончился жизненный путь Дмитрия Михайловича Шаховского. В последние годы он, всегда такой сильный, слабел и постепенно погружался в молчаливое отчуждение от здешнего мира. И умер безболезненно, не постыдно и мирно.

Такой достойный конец, как и сама личность Шаховского, не вяжется с обычными в подобных обстоятельствах обесцененными словоупотреблениями типа «замечательный», «выдающийся», «известный» и т. п. Зная его десятки лет, никогда не видела, чтобы он задумывался о своем «значении», «известности» и прочих утехах тщеславия. Внешний успех, признание заслуг, звания, награды – все это находилось за пределами наследственных ценностных представлений, заложенных в характер и жизненные принципы Шаховского с детства. Его родители были высочайшими представителями духовно-нравственной и интеллектуальной культуры России своего времени. Отец - Михаил Владимирович Шик, философ, литератор и переводчик, бесстрашно принял священнический сан в самом начале чудовищных гонений на церковь, предпринятых большевиками. Он был лишен прихода, с семьей выслан из Москвы в Малоярославец, дважды репрессирован и в 1937 году расстрелян. Мать - Наталья Дмитриевна Шаховская писательница, историк, переводчица - была примером истинной христианки. Уходя из жизни, она сказала: «Все будет как нужно. Все будет в свой срок. Все будет хорошо – потому что все не в нашей, а в Божией воле». В духе такой убежденности она воспитывала своих пятерых детей - Сергея, Марию, Елизавету, Дмитрия, Николая. Они с детства умели мужественно переносить все трагические обстоятельства, выпавшие на долю ссыльной семьи: арест и гибель отца, нищету, голод и раннюю смерть матери от туберкулеза в 1942 году.

Дмитрий Шаховской

Шаховской с 12 лет выполнял мужскую работу в тяжелом семейном быту: добывал и колол дрова, копал землю для огорода, носил воду из колодца и т.д. После смерти Натальи Дмитриевны ее сестра Анна Дмитриевна Шаховская, многие годы бывшая секретарем великого ученого Владимира Ивановича Вернадского, усыновила своих младших племянников - Дмитрия и Николая. Так они стали Шаховскими.

Ранние житейские испытания закалили твердый сплав личности Шаховского и научили его жить по крупному, не суетясь, разделяя существенное и преходящее, главное и второстепенное, важное и пустое. Дружа с ним с начала 1960-х годов, я не переставала поражаться его философской стойкостью перед любыми неожиданно возникающими трудностями и препятствиями, как в жизни, так и в профессиональной деятельности. Его любимым девизом было – «Оставьте себя в покое!». Это отнюдь не значило, что он был равнодушен и не чувствителен. Напротив, он был горячим, тонким человеком, но защищенным каким-то таинственным чувством бытийного времени и – соответственно - редчайшей естественной свободой от ежеминутного ускользания времени бытового. Так неспешно живя и работая, он умудрялся сохранять внутреннюю независимость от всего преходящего и суетного. Быть может, такую мудрую установку Шаховского закрепило влияние Владимира Андреевича Фаворского, который в конце 1940-х годов принял в свою семью Дмитрия - сына своего ближайшего друга с гимназических лет, к тому же избравшего профессию скульптора. Размеренное существование Фаворского, во всех обстоятельствах своего многотрудного пути полагавшегося на волю Божию, настраивало его близких и многих учеников на такую же мудрую тональность.

Д. Шаховской, "Хлеб", 1967 г.

Не зря Шаховской считал своей « настоящей удачей в жизни, что попал в круг художников большой культуры, горячо и чисто служивших искусству. Это Фаворские, Ефимовы, Бруни, Зеленский и многие, кто были около них». В общении с этими мастерами он получил настоящую школу - и жизни, и профессии. От Фаворского он воспринял его учение о божественной сущности пространства и о вещной природе произведений искусства, которые всегда являют собой не только образ, но и предмет, влияющий на окружающую среду. Шаховской был убежден: «если он, этот предмет не вырос органически, не является необходимым, не принимается свободно и охотно средой и человеком, значит, сделано что-то лишнее, засоряющее мир, а этого ведь не хочется». И он не спешил засорять мир случайными, не выношенными работами. О, если бы все наши «ваятели» так совестливо и честно относились к окружающей среде, сколько жалких и пошлых поделок не уродовали наш город и не оскорбляли наш вкус!

Иван Семенович Ефимов, стилистически чуждый Шаховскому, был ему близок своей страстью к расширению пластических возможностей скульптуры новыми материалами – кованым железом, проволокой, стеклом и т.д. Правда, в отличие от Ивана Семеновича Шаховского увлекали не декоративные идеи и цели. У него было врожденное композиционно-конструктивное мышление, а сильные умелые руки искали применения в работе с твердыми материалами – деревом, камнем, железом. И в этом отношении ему был очень дорог и полезен Алексей Евгеньевич Зеленский, с которым он подружился с конца 1950-х годов.

Вхутемасовец и страстный поклонник Татлина, с которым общался и сотрудничал, Зеленский был живым свидетелем легендарного расцвета советского искусства 1920-х – начала 1930-х годов, к которому тянулись, преодолевая запреты и ложь, художники круга Шаховского, как к насущному наследию. Сам Зеленский, яркий, талантливый человек, в годы засилья соцреализма, как и многие уцелевшие вхутемасовцы, не смог реализоваться в полную силу. Но его знания, рассказы, добротные ремесленные навыки были очень востребованы теми молодыми художниками, которые вступили на путь обновления художественного языка искусства.

И все же в целом самоопределение Шаховского было совершенно независимым. Это касалось и общей направленности его пути, и эстетических предпочтений. У него не было прямых учителей и его творческое своеобразие было заложено в его личное мировоззрение и мировосприятие. Главным для него было сохранять цельность своего мира, в котором искусство не отделено от жизни и не часть жизни, а взаимосвязано со всем, чем он живет, с тем, что для него насущно и даже порой не менее важно, чем профессия. Бывало и так, когда жизнь ставила его перед выбором чувства долга и душевной потребности в ущерб профессии. Я имею в виду его участие в возведении первого деревянного храма Святых исповедников и Новомучеников Российских в Бутово, где был расстрелян среди тысяч жертв террора его отец. Совершенно забросив свою личную работу ради этого святого долга, Шаховской занялся проектом храма и принял участие в укладке сруба, обтесывая бревна, пиля и стругая доски бок о бок с помощниками плотниками. Своими руками он соорудил и крест, возведенный в память о тысячах жертв, погребенных в страшных братских могилах.

Правда, такая работа была для него привычным и любимым делом. Шаховской, каждое лето живший с семьей в деревне, занимался необходимым здесь плотничьим трудом. Виртуозно владея своим острым, как бритва топором, он обтесывал бревна, пилил доски, чтобы строить сарай, баню или подпереть осевший дом. Настоящим удовольствием было смотреть, как он с азартом артистически точно колол дрова, почти до самых последних лет жизни не изменяя этой привычке. Для него это все было так же жизненно важно и даже интересно, как и работа в мастерской. И вообще он в принципе не разделял бытовое ремесло от собственно творчества. Не зря не любил он это по его вкусовому ощущению высокопарное слово и никогда не применял его по отношению свой работе.

Вполне естественно наступил момент, когда он в 1970-е годы свой многолетний опыт плотницкого ремесла он трансформировал в совершенно оригинальную концепцию деревянной скульптуры. Здесь сошлось многое: и владение любимым ремеслом, и наметанный глаз на весь этот ценный живой материал - доски, щепки, столбы, обрубки, которым никогда не пренебрегает деревенский мужик. Имело значение и его знание народных ремесел, - деревянной резьбы, прялок, игрушек, ткацких станков со всеми их атрибутами, выточенными руками деревенских умельцев, - этой красоты исчезающей художественной культуры русского народа. Почему не попробовать применить в дело все это самому?

Наверное, так и возникла идея выстроить из простых, едва тронутых топором досок настенные рельефы – первый «Свадьба», позднее «Новорожденный» и «Прощание», посвященные самым главным символическим событиям человеческого бытия: любовь, рождение, смерть. Оказалось, что немногими точными ударами топором и резцом стамески можно превратить доски в фигуры мужчин и женщин, объединенных в выразительную ритмически организованную композицию. Шаховской сознательно сохраняет деревянность фигур на грани баланса абстрактно-условного и человеческого. Такой минимализм обработки досок здесь стилистически оправдан и необходим. Ведь именно так благолепно поначалу восседают крестьяне, застывшие с почтением за праздничными столами – а его герои именно крестьяне – в столь ритуально важные моменты их бытия. И именно в силу условности этого нового художественного языка деревянные композиции Шаховского так остро воспринимаются во всей их образно метафорической осмысленности и правде.

Другая группа деревянных монументальных сооружений - «Хорал» и «Крылатый», своеобразные символические инсталляции из набора разнокалиберных досок, закрепленных на едва обработанном бревне – подобии фигуры. Она образует центральную ось огромных композиций, вокруг которой разворачиваются наподобие крыльев грубо обтесанные доски. Здесь уже речь должна идти об «архитектурности», - настолько устойчивые деревянные формы активно взаимодействуют с окружающим пространством. Особенно впечатляет образ крылатого создания в «Хорале». Помнится, что между нами он называл эти работы ангелами. Если это ангел, то грозный, ветхозаветный, непостижимый, почти шокирующий. Действительно, напряженная мощь этого построения Шаховского напрямую соотносится с нашей эпохой, охваченной эсхатологическими ожиданиями.

Осмелюсь сказать, что впервые в истории скульптуры простая доска преображается Шаховским в художественный материал, становится функциональным носителем новых метафизических и смысловых возможностей скульптуры. Это было настоящее открытие, породившее последователей, все же не превзошедших шедевров Шаховского. Может быть, кто-нибудь другой, менее ответственный, на месте Шаховского продолжил бы изготовлять подобные же работы. Но он никогда не тиражировал свои находки, потому что в своих замыслах исходил из внутренних побуждений, подсказанных жизнью и любовью и потому неповторимых. Создавалось впечатление, что Шаховской вообще не был озабочен «поисками» замыслов. Но в нем шла постоянная внутренняя работа, он был очень умным, мыслящим человеком, не забывавшим трагическое прошлое своей семьи и страны, трезво, без иллюзий оценивающим ее настоящее и живший все покрывавшей верой в Божественный промысел. Казалось, что он ждал, что у него внутри должен возникнуть мощный импульс и какое-нибудь неожиданное впечатление может задействовать его вдохновение. Так было, например, когда в опаленном пожаром огромном бревне он провидел образ креста, добавив к нему лишь перекладину. И вот возник поистине пронзительный образ в память о жертвенных страданиях, названный им «О, русская земля!». Быть может, это один из самых сильных памятных символов России ХХ века.

Д. Шаховской, "Прощание", дерево, 1974 г.

Вообще крест, как самая простая и самая содержательная из всех существующих символических форм, в 1980-е – 90-е годы стала особым архетипическим источником его пластических интерпретаций. Совместно с Андреем Красулиным Шаховской водрузил огромный крест на берегу Волго-Балтийского канала, в память о тысячах безвестных узников, погибших здесь от непосильной работы. Особенно удачным мне представляется мемориальная доска Осипу Эмильевичу Мандельштаму на здании Литературного института в Москве. Она предельно проста: как будто на грубо обработанный камень упала крестообразная тень замученного поэта. Но как емко и как страшно.

В решении конфликта между немотой абстрактного материала и решимостью выявить вложенный в него образный смысл Шаховской всегда прибегал к минимальному вмешательству в его свойства. Это было основное качество его особенного стиля, простого в лучшем смысле того слова. Он всегда помнил, «нет ничего печальнее, когда пусть самая яркая и высокохудожественная идея не пришла изначально вместе, сцепленная неразрывно с адекватным ей художественным языком».

И тут он всегда умел выжидать, когда задуманный образ обретет тот единственный адекватный ему язык, неотделимый от материала воплощения. Характерно, что образы любимых людей, прежде всего своих детей, он воплощал в самом твердом, увековечивающем материале – граните. Его привлекала возможность соединить обработку этого твердого, не подверженного воздействию стихий материала с тончайшими касаниями инструмента, наносящего нежные черты пластики лиц. Таковы совершенные по красоте формы портреты дочери Наташи и внука Коли, своей несказанной одухотворенностью не уступающие шедеврам классики.

В статье всего не скажешь. Опущен разговор о монументальных работах Шаховского, которые всегда отличались благородством и декоративной сдержанностью. Его главным принципом было «ответить на поставленные задачи (смысловые, пространственные, функциональные) так, чтобы было «не хуже пустого места». Эти слова были сказаны в шутку Фаворским, но в них большой смысл, с которым я всегда сверяюсь». Добавлю только, что он очень любил работать для архитектуры, и для него было настоящим праздником участвовать в восстановительных работах разрушенных храмов Москвы в начале 1990-х годов. Он сделал резной деревянный иконостас в храме Митрофания Воронежского и белокаменную алтарную преграду в храме Спаса Преображения в Тушине. В отличие от большинства его монументальных работ, призванных украшать примитивные фасады современной архитектуры, здесь он имел дело с сакральным пространством храмов, если не очень древних, то все же строившихся по традиционным канонам, где каждый элемент имел важнейшую духовно-догматическую нагрузку. Тем более иконостас или алтарная преграда, имеющие важнейшее литургическое значение. Надо сказать, что Шаховской вложил в решение своих задач все свое мастерство, всю свою художественную и духовную культуру. Оба строения безупречны с точки зрения красоты и стиля. Особенно хороша алтарная преграда в тушинском храме, вполне сопоставимая с каким-нибудь шедевром византийских мастеров. Она поражает давно утерянной органической слиянностью мастерства обработки камня с высшей мерой красоты, пластики и совершенства пропорций.

Кем же он был? Скульптором? Да. Но не в узко традиционном понимании этого вида искусства. В ранние годы он еще лепил, немного занимался керамикой, и, сделав единственный мраморный бюст, предпочел известняк. Одним из первых он обратился к кованой меди, выбив почти кубизированную единую в трех лицах группу камчатских рыбаков. Потом началась работа почти исключительно с деревом и гранитом. И известняк, и медь стали для него слишком податливым материалом, не говоря уж о глине. У Шаховского пробудилась сильная тяга к строительству, архитектонике, конструктивности. И его выход за пределы так называемой реалистической скульптуры, навязанные идеологией соцреализма, был предрешен. Однако амбиции на новаторство во что бы то ни стало были чужды природной естественности его продвижения по путям жизни и искусства. Новизна его зрелых работ вытекала из его потребности быть самим собой, то есть делать то, что он любит, так, как любит, в материале, который любит. И, главное, не идти по пути подражания любым, самым выдающимся новаторским открытиям, которыми была так богата скульптура ХХ века. О Шаховском можно с уверенностью сказать, что он был полностью свободен от порчи вторичности, которая поразила многие, даже громкие имена. Обновление скульптуры он связал, как уже говорилось, с миром деревенской или, точнее, «деревянной» России. И чем быстрее уходит эта Россия, тем ценнее становится вклад Шаховского в русское искусство нашего времени.

* * *

Прощаясь с Димой, я вспомнила, как впервые его увидела. Это было в 1957 году в деревне Акатово Тверской области, где он жил с семьей. Мы оказались в избе общих знакомых, где собралась компания художников-охотников, этаких настоящих мужчин, с ружьями, патронташами, натасканными лайками. Во время застолья, как и полагается, начались охотничьи рассказы, более или менее в стиле знаменитых героев картины Перова «Охотники на привале». Один Шаховской помалкивал и вскоре незаметно исчез. Часа через полтора или два он также незаметно вернулся и выложил на стол огромного глухаря. Это было здорово. Не то, чтобы он хотел кого-то уязвить. Просто он был такой. И, как я поняла потом, таков был его стиль во всем - не заменять словами дело. Он был красивый человек. Он был человек замечательный.

Цитаты приводятся по изданию: Дмитрий Шаховской. К 75-летию со дня рождения. Скульптура, монументально-декоративное искусство, графика. М.: Сканрус, 2003.

Елена Борисовна Мурина

Источник: Газета Объединения московских скульпторов